Александр Долгов

Марина Смирнова: У меня, конечно, отношение к этому фильму крайне субъективное, предвзятое. Изначально я не относилась к съемкам в нем как к актерской работе. Я — не профессионал, и поэтому оценивать себя на экране мне безумно трудно. И, соответственно, оценивать «Иглу» сложно.

Спрашиваем, помнит ли Марина первую встречу, момент знакомства с Цоем? Марина признается, что нет. По ее словам, это произошло само собой. Рассказывает о питерской «творческой среде» первой половины 80-х, о дружбе с Костей Кинчевым, Сашей Башлачевым, с музыкантами группы «Кино»: Георгием Каспаряном, Георгием Гурьяновым… Особенно трогательно — о Сергее Курехине.

Марина: Как-то все это очень естественно происходило. Никто же к этому не относился серьезно. Ну, ребята… ну, пишут музыку…

Fuzz: А каковы были тогда ваши музыкальные пристрастия?

Марина: В период, когда мы уже познакомились и плотно общались с «Кино», это, в первую очередь, новолновая музыка — Joy Division, Duran Duran, New Order, The Cure. Миллион групп — новая волна, пост-панк. Здесь ничего не продавалось, мы были теми счастливчикам, которые у знакомых иностранцев получали всю эту музыкальную информацию.

Fuzz: Это правда, что песня «Кино» «Когда твоя девушка больна» посвящена вам?

Марина: Да. Но это было без всякого пафоса. Не то, что пришел ко мне Цой и сказал: «Дорогая Марина, прими, пожалуйста, в дар эту музыкальную композицию». Конечно, нет. Просто я была девушкой Каспаряна на тот момент, и Виктор нас подкалывал так — очередная вечеринка, на которую Георгий в очередной раз не приходит, потому что я в очередной раз болею. И в связи с этой ситуацией получилась песня. Скорее, я невольно натолкнула Виктора на идею написания этой песни, стала ее героиней. Посвящена она нам двоим — Георгию и мне.

«Игла» недаром считается фильмом «культовым». Картина действительно в свое время оказалась новым словом в советском кино. Впервые главная героиня отечественной ленты — наркоманка. Впервые главный герой — не инженер, не стахановец-ударник, не председатель колхоза. Впервые врач — не представитель почетной профессии, истинный ученый и примерный семьянин, а мерзавец и прохиндей, якшающийся с мафией лицемер-извращенец…

А между тем «Игла» была снята почти случайно. По воспоминаниям режиссера фильма Рашида Нугманова, ему — тогда еще студенту ВГИКа — летом 1987 года на «Казахфильме» предложили поработать над «зависшим» (и, казалось бы, безнадежным) сценарием Александра Баранова и Бахыта Килибаева. Молодой кинематографист согласился, поставив условия: изменения в сценарии и съемки в фильме «его» актеров. Так в «Иглу» попали Виктор Цой (лидера «Кино» Нугманов уже снимал в своей студенческой короткометражке «Йах-ха!»), Марина Смирнова, Петр Мамонов, Александр Баширов и другие.

Fuzz: Осень 1987 года, время, когда начались съемки — для вас каким было? Что вспоминается?

Марина: Мне кажется, это был конец августа. Было тепло, ко мне пришел Виктор… Я тогда жила в самом центре, на Садовой улице, рядом с площадью Мира, ныне Сенной. Ко мне часто заходили друзья, люди из музыкального мира. Зашел как-то Витя, он только приехал из Алма-Аты, и предложил сниматься в кино. У меня тогда был сложный личный период, и мне было на руку уехать куда-то из Питера, просто сбежать. И у него тоже была сложная семейная ситуация — распадалась семья. И он мне сказал: «Поехали! Давай сбежим отсюда». Я сомневалась. Не было у меня такой мечты — сниматься в кино. Но больше я боялась его подвести! И, по сути, он меня просто уговорил поехать и попробовать. Кстати, ни он, ни я не относились к этому проекту серьезно с той точки зрения, что это кино, что это принесет нам какие-то дивиденды. Никаких тщеславных мыслей. Наоборот, мне было как-то неловко — я, непрофессионалка, снимаюсь в кино. И мы проживали эту историю не как киношную, а как просто… жизнь в кино. Это история, которая нами действительно была прожита.

Любопытно, что у Рашида Нугманова был весьма своеобразный творческий метод. Этот метод сформулирован советским кинодокументалистом Дзигой Вертовым. Его суть — «жизнь врасплох» и непрофессиональные актеры на съемочной площадке. Только в данном случае, все эти принципы были применены к игровому, развлекательному кино.

Fuzz: К тому, что вас пригласили, имела отношение Наташа Разлогова?

Марина: Да, мне уже потом Рашид восстановил хронологию. Наташа меня выбрала по фотографии. Они с Виктором обсуждали, кто бы мог сыграть эту роль, занять место его подруги по сценарию, смотрели какие-то фотографии. Она увидела меня и сказала: «Слушай, мне нравится эта девочка — у нее такое интеллигентное лицо!» Мы с Наташей не были еще тогда знакомы. Я потом смеялась и у нее спрашивала: «Наташа, зачем наркоманке интеллигентное лицо?» И Виктор, безусловно, прислушался к ее мнению — она ведь кинокритик по профессии… и фактически она предопределила этот выбор. Затем Рашид приехал ко мне. Они пришли вместе с СашБашем, мы пообщались, я вышла на кухню, а Саша ему сказал: «Вот ты и нашел свою Дину!» А потом приехал Виктор — видимо, решение уже было принято, я просто об этом не знала. И мы, наконец, уехали в Казахстан.

Марина тогда только что окончила архитектурный факультет ЛИСИ. Перспектива работы в одном из советских учреждений ее не вдохновляла, и предложение сняться в кино пришлось кстати. Съемки проходили в Алма-Ате и на Аральском море. Эпизоды в квартире, в кафе, в сауне снимались «вживую» — павильоны не использовались. Снег в финальной сцене — тоже настоящий. Чтобы дождаться его, Цою пришлось задержаться в Алма-Ате до Нового года. Только ветер искусственный — съемочная группа возила с собой на Аральское море огромный вентилятор.

Fuzz: С момента, когда уехали в Казахстан, постоянно находились там?

Марина: Нет. Первый этап снимали в Алма-Ате, а потом уехали к Аральскому морю, которое и морем-то нельзя было назвать: оно высохло, остались соль, пески да верблюды. Еще корабли прямо в песках, не успели уплыть… Зато люди успели. В той деревушке, где снимали, остались только двое: старик да старуха. Нереальная картина!

После этого Рашид отпустил всех дней на десять. Может быть, я и чуть больше отсутствовала — ездила в Питер. А потом вернулась в Алма-Ату — там начались съемки в квартире, в больнице. Это была настоящая квартира каких-то знакомых Рашида, если не ошибаюсь. Сама квартира была интересная очень, богемного плана, там явно жили люди из арт-среды. Подобие сталинского дома, много каких-то скульптур. Огромная кухня, лампа с этим вот крутящимся абажуром. Я как-то долго сидела на этой кухне, ждала, когда меня, наконец, будут снимать, и от нечего делать стала раскручивать лампу — она красивые тени отбрасывала на стены. Вошел Рашид, сказал: «О, круто, давай так сделаем!»

Fuzz: А откуда взялась маска, которую надевает ваша героиня?

Марина: Маска моя. Когда я уезжала в этот десятидневный отпуск, то, возвращаясь в Алма-Ату, взяла с собой какие-то аксессуары: эту маску, очки с решеточками… Просто запихнула в чемодан все то, что мне показалось любопытным. Может быть, меня Рашид об этом попросил. Никаких конкретных идей не было — малобюджетный фильм — мы все носили свою одежду, на съемки надевали то, что было в чемодане. Футболка, кофта — все мое. Соответственно, и Виктор в свою одежду одевался.

Fuzz: Вас даже не гримировали?

Марина: Гримировали только красным гримом — специфика старой «свемовской» пленки, на которую тогда снимали: она все лица делала зелеными. С целью этого избежать лица гримировали красным. Для меня это было мучительно, потому что тогда я тогда вообще косметикой не пользовалась, да и сейчас редко — только на бал! Еще, когда я изображала ломки, мне синяки под глазами рисовали — вот и весь грим. Но, в принципе, мы в таких походных условиях существовали, что на моделей не тянули. Холодно было, спали в землянках, под одним одеялом. Была женщина-гример, но чисто формально.

Fuzz: Первоначально Рашид думал снимать в роли Дины настоящую девушку-наркоманку. А в вашей жизни были эксперименты с наркотиками?

Марина: У меня не просто не было опытов с наркотиками — я панически боюсь всех этих препаратов, игл, каких-то экспериментов с собой. Это можно даже назвать фобией: я и анальгин-то с трудом принимаю… Наверное, тогда у меня еще не созрели принципиальные убеждения по этому поводу, это сейчас я исповедую исключительно чистый образ жизни. Вот в этом, конечно, парадоксальность всей истории: девушка, которая первая в нашем кино сыграла наркоманку — у нас же как бы не было наркомании в стране — никогда в жизни ничего не употребляла! Хотя, конечно, все это было знакомо, существовало рядом, есть знакомые, которые ушли из жизни в результате передоза. Но я сама никогда не употребляла и даже не могла себе этого в качестве эксперимента позволить.

Fuzz: А как тогда снимался эпизод, когда ваша героиня употребляет наркотики?

Марина: Был специально вызван главный нарколог области, выполнявший обязанности консультанта. В частности, он объяснял, гримеру, как правильно наносить следы уколов на вены. А я должна была сделать себе инъекцию и пребывала, конечно, в ужасе! В результате, в кадре я только подношу шприц к руке, а укол делает рука этого нарколога, который сидел чуть ниже кадра (он мне вколол глюкозу). Тогда Рашиду, который видел мой страх, и пришло в голову использовать очки-жалюзи — эта девушка, сидящая на игле, даже работая медсестрой, боится крови. Надо сказать — и это важно — что и Виктор никогда не увлекался стимуляторами и не нуждался в них, потому что обладал мощным внутренним креативом. Ему было так много дано, что не нужно было стимулировать творческую деятельность.

Fuzz: С Александром Башировым, с Петром Мамоновым вы познакомились на съемках?

Марина: Нет, Александра я знала до этого, он ведь был тоже из нашей питерской среды. Петра, по-моему, до съемок не знала. Во всяком случае, близко мы познакомились именно на съемках. Я была на концертах «Звуков Му», но мы не общались.

Оказавшись в Алма-Ате, сначала я вместе с Виктором жила у Рашида дома. Нас там очень гостеприимно принимали, по-восточному — очень теплая атмосфера, прекрасные люди. А потом приехала Наташа, и я переехала в гостиницу, где жили Петр и Александр. По вечерам мы собирались у меня в номере. Это была центральная гостиница Алма-Аты, по-моему, «Интурист».

Fuzz: Насколько Рашид и Виктор были требовательны к вашей работе?

Марина: Мне повезло. Кажется, во время съемок в мой адрес не было высказано ни одной претензии. Может быть, было бы лучше, если б они от меня чего-то требовали, пытались выжать большее. Мы не всегда замечали — и Рашид это подтверждает — когда камера была включена, а когда выключена. Заранее мы примерно договаривались, что происходит в сцене, и оставались самими собой. Рашид же практически не по сценарию снимал, а просто накануне обсуждалось, что будет завтра. И мы проживали этот момент, в какую-то секунду Рашид включал камеру и снимал все почти с одного дубля. Ему не нужно было говорить, что кто-то что-то неправильно сделал. Если он и снимал второй дубль, то чаще всего на случай брака. Именно в этом, думаю, и заключался режиссерский метод Рашида. Он снимал жизнь, а не игру. Вообще, и Виктор, и Рашид — в работе люди крайне легкие. Они оба невероятно легко воспринимали жизнь. Как бы все время находились «над обстоятельствами». Они воспринимали жизнь такой, как она есть — но с невероятной легкостью.

Fuzz: А то, что у Виктора были нелады с семьей, как-то отражалось на нем?

Марина: Нет. Для него совершенно естественно закончился определенный этап. Это было и не плохо, и не хорошо. Виктор был очень цельным человеком. И в любви очень цельным. На этом этапе он вырос из отношений с Марьяной, которая ему очень многое дала. Вырос и пошел дальше. И Наташа не случайно появилась в его жизни. То есть, они расстались с Марьяной не потому, что появилась Наташа, а, скорее, наоборот, она появилась потому, что Витя был готов двигаться в другом направлении. Наташа стала тем человеком, который мог его повести за собой. Она не из нашей среды, очень отличалась от его окружения и могла действительно ему очень многое дать. Кстати, о том, что она девушка Цоя, мало кто знал — они с Виктором замкнуто жили, мало с кем общались.

Пересказать содержание фильма довольно сложно — импровизационный характер съемок предполагал и некую «непонятность». Тому способствовал и «рваный» сценарий, где явь соседствовала с видениями, и неочевидные флэшбэки, и множество посторонних звуков. Нугманов вовсю использовал фонотеку «Казахфильма»: звучит то радио на немецком языке (для столицы ссыльного края это нормально), то фонограмма из фильма 30-х годов «Айболит», то запись урока итальянского.

Если в двух словах: молодой человек со странным именем Моро (в образе которого легко угадывается столичный «неформал»), путешествуя по стране, попадает в Алма-Ату, где встречает свою бывшую возлюбленную Дину и кучу разношерстных случайных знакомцев — тусовщиков вроде беззлобного хулигана Спартака (Александр Баширов). За время разлуки с Моро работающая медсестрой Дина пристрастилась к наркотикам — не без помощи своего непосредственного начальника, хирурга Артура (Петр Мамонов). Моро, пытаясь спасти Дину, вмешивается в ситуацию, вступая в конфликт с местной наркомафией…

Fuzz: В фильме Виктор поставил драки?

Марина: Да. На тот момент он уже изучал боевые искусства, восточные единоборства, часто носил с собой нунчаки. Он был этим увлечен, занимался регулярно, у них с Каспаряном был учитель — все было серьезно. Вообще, невозможно — сколько бы Рашид ни говорил, что это фильм не о Цое — отделить образ героя этого фильма от образа Виктора Цоя. В «Игле» он абсолютно естественен. Эта его необыкновенная пластика, его внутренняя ирония, самоирония, которая ему всегла давала возможность быть выше обстоятельств… Для него не существовало проблем — в том смысле, что проблемы существуют для тех, кто в них погружен. А он всегда был выше. Он транслировал невероятную легкость в пространство — это само по себе было чрезвычайно притягательно. А если говорить о понятии «героя» — Рашид был новатором: такого героя советские зрители до «Иглы» не видели! Ну, какие там у нас были киногерои?.. А он — некий человек из молодежной среды, который при этом абсолютно чист и ясен по сути своей.

Fuzz: Нравственная доминанта фильма — честь, достоинство, совесть…

Марина: Да, он ведет себя очень по-мужски, очень достойно.

Fuzz: А стреляете вы в фильме сама?

Марина: Не только стреляю сама… Хотя Рашид сейчас и говорит, что попадание в «десятку» — это выстрел инстуктора. Но ведь эта сцена возникла не случайно. Рашид, когда мы только познакомились, увидел у меня дома фотографию, где я в тире. Я не очень спортивный человек, но когда в детстве в летнем лагере стала стрелять — обнаружилось, что делаю это очень метко. С тех пор я «настреляла» себе целый чемодан грамот и призов. И Рашид, когда увидел фотографию — тонкие руки с пистолетом, сочетание нежности и брутальности — впечатлился. И стреляла я в фильме сама. А уж чей выстрел на мишени отображен… я уж не буду настаивать на своей версии.

Fuzz: «Игла» — в некотором смысле незавершенная история. Финальную сцену зритель вправе толковать сам. А по-вашему, Моро погибает или все же остается жив?

Марина: На момент съемок ни у кого из нас не было сомнений — герой погибает! Но, конечно, здорово, что Рашид оставил Моро… «место для шага вперед».

Fuzz: Каким был для вас финал съемок? Не задело, что вас озвучивала другая актриса?

Марина: Нет, нисколько не задело, потому что я прекрасно понимала причину: это должен был сделать профессионал, поскольку времени на озвучание выделили мало. Я вообще человек не амбициозный. К тому же, все очень органично получилось. Иногда я вообще забываю, что это не мой голос. А что для меня стало финалом съемок? Помню, я приехала в Москву из Алма-Аты, и мне казалось, что мне заплатили кучу денег непонятно за что. За то, что я так классно потусовалась три месяца? И я пригласила всех своих друзей в какой-то дорогой ресторан, и так, собственно, отметила окончание съемок.

Выход фильма на экраны стал сенсацией — в первую очередь, из-за участия в фильме Виктора Цоя и звучащих в «Игле» новых хитов «Кино» — «Группа крови» и «Звезда по имени солнце» (последняя композиция была написана Виктором во время съемок специально для фильма). Киносеансы превращались в подобие рок-концертов, залы трещали по швам. В 1988 году картина получила приз киноклубов в конкурсе «Особый взгляд» на кинофестивале «Золотой Дюк» в Одессе, а в 1990-м — Главный приз Международного кинофестиваля в Нюрнберге. Журнал «Советский экран» назвал Виктора Цоя «лучшим актером страны по итогам 1989 года». Сразу после съемок фильма Марина Смирнова, отвергнув несколько скороспелых предложений кинематографистов, уехала жить в Германию, где работала администратором в художественной галерее, немного снималась в кино, преподавала русский язык, пробовала силы в своей основной специальности. На родине бывала редко.

Марина: В августе 1990-го я как раз приехала сюда на несколько дней. Очень хорошо помню, как мне позвонил Андрей Медведев и сказал о том, что произошло. Это было поздно ночью. Я повесила трубку, легла спать, проснулась на следующий день и еще какое-то время прожила с мыслью, что это был сон. Разум просто отказался воспринимать эту информацию. Сработала психологическая защита. И только через несколько дней, когда вокруг началась эта суета, я поняла…

О Европе Марина рассказывает без придыхания: открыли границы — хотелось посмотреть мир. Признается, что в какой-то момент осознала, что не сможет там долго жить. Она вернулась в Россию в начале 90-х. Работала ди-джеем на радио, журналистом. В настоящее время вернулась к своей профессии — занимается дизайном интерьеров. И помогает развиваться молодой группе «Пуля».

Рашид Нугманов реставрирует «Иглу», приводит ее в соответствие с современными техническими стандартами, надеясь выпустить обновленную версию в прокат. Мысли о продолжении «Иглы» были у режиссера с момента выхода картины на экраны. Сейчас они стали более конкретными. Так, например, появилась идея сделать анимационный сиквел.

Fuzz: С Рашидом сейчас часто видитесь?

Марина: Мы не общались 15 лет. Только в прошлом году, накануне дня рождения Виктора, он позвонил из Москвы и пригласил меня на концерт памяти Виктора. Я была бесконечно рада снова увидеть его и Наташу, с этого момента возобновилось наше общение. И в последний год мы общаемся постоянно.

Fuzz: Рашид подумывает о продолжении «Иглы»…

Марина: Вот именно «подумывает», но сейчас он занят другими проектами. Он понимает, что это нужно делать, у него есть разные мысли по этому поводу. Но неизвестно, когда он вплотную займется «Иглой-2». Уверена, что скоро.

Fuzz: А каково ваше отношение к этой идее?

Марина: Я осторожно отношусь к идее делать анимационный фильм, просто не очень люблю этот жанр. Видеть своих друзей в таком вот рисованном формате… мне это сложно представить. Хотя… Виктор бы с юмором отнесся к этой идее. Вижу его улыбку…

Александр Полищук

Александр Долгов

Fuzz № 10 2008

Скрыть

Fuzz: Олег, с чего для тебя начался этот фильм?

Олег Флянгольц: Все началось с 40-летия Виктора. Был 21 июня 2002 года концерт в питерском СКК. Люди, которые спонсировали это мероприятие, собирались сделать видеоклип к этому событию. Долго мучили Марьяну. И, в конце концов, обманули нас. Уходила натура, которая нужна была для съемок клипа — она была оговорена с этими же людьми. Я позвонил Марьяне и сказал: «Мань, уходит от меня погода, через 3 дня будет снег». То есть дело происходило уже через несколько месяцев после мемориального концерта, в ноябре где-то. Марьяна перезвонила им, сказала: «Натура уходит!» Они, спонсоры, говорят: «Пусть приезжают!» Мы потратили деньги, купили пленку, я взял камеру… Приехала съемочная группа сюда из Москвы. Отсняли этот материал, причем в последнем кадре снег пошел. Я сказал: «Стоп!» — и пошел снег. А спонсоры пропали — больше не поднимали трубки. Просто исчезли. Ну, они же с концерта получили деньги, им больше ничего и не надо было. А материал остался. Его надо было как-то использовать. Не люблю, когда материал пропадает на проявленной пленке. Хороший материал. Вот с этого и начался фильм. Из этого материала можно было бы сделать клип, но никто не вернул бы нам деньги, а это несколько тысяч долларов. И надо было что-то придумывать…

Fuzz: Что за натура?

Олег: Питер. Кадры, где пачка летает, на Обводном канале снимали. Маня вспомнила, что чаще всего — «Ту-134». Ну, питерские всегда курили болгарские сигареты…

Fuzz: Есть фотография, на которой Виктор курит «Беломор»…

Олег: Ну, а почему бы, если сигареты закончились, не взять у кого-то папироску? Это же нормально.

Fuzz: То есть отснято все было осенью 2002-го?

Олег: Да. И мучили 2 года, до 2004-го… Ну, я подумал и предложил Марьяне: «Давай снимем». Я 13 лет знал этих людей — Маню и Рика. Почему не сделать? У Цоя не было ни одного ролика! И я не понимаю этих разговоров: они спекулируют, мол, на имени Цоя… Людям же интересно! Такой материал не отдать людям — это жлобство, я считаю!

Fuzz: Идея снять этот фильм все-таки твоя была?

Олег: Идея, можно сказать, в воздухе летала. Могла Маня об этом сказать. Но озвучил это я. И надо было чем-то Маню занять, чтобы мысли всякие в голову не лезли. Она ведь загорелась этой идеей!

Fuzz: На том мемориале Марьяна заявила, что это — последний концерт памяти, больше ничего подобного не будет…

Олег: На нее же все время наседали. Она, при всей своей матерости, все-таки женщиной была. А вокруг миллион нахлебников вертелся, если Рик их вовремя не оттирал…

Fuzz: Как после ноября 2002 года проходила работа? Надо было искать финансирование…

Олег: Все очень просто произошло. Первый же человек, к которому я обратился — не отказался. Это Дмитрий Недзвецкий, наш продюсер. Он сразу заинтересовался, сказал — почему нет? Он — мой древний товарищ… Мы встретились в кабаке. Вместе с ним пришли еще два человека. Они тут же стали инвесторами. А если говорить о творческой стороне… Я сразу приблизительно представлял, что это такое должно быть. Нащупывал. Советовался, конечно, с Марьяной, как она все это хочет видеть. Так как фильм о времени, когда она была с Виктором. Она советовала песни, которые как-то были близки. Понятно, это уже было через призму ее восприятия, но тем не менее… Мне как раз нравились те песни, которые, может, Цой не особо любил. Проходные, что ли… Хотя это замечательные песни, но, может, они ему слишком попсовыми казались. И я именно их хотел ставить в фильм.

Fuzz: А визуальный ряд?

Олег: Делалось все очень просто. У меня нет таких понятий, как «предпродакшн», то есть период перед съемкой. Потом — «продакшн», съемки непосредственно. После — «постпродакшн»: монтаж, графика. У меня всегда фильм идет сразу. Предположим, мне не хватает какого-то плана — я просто иду и его снимаю… Ведь я снимал не блокбастер, где ради одного плана никуда не поедешь. Мне возможности позволяли — так почему нет?

Fuzz: Первая песня, которую ты сделал…

Олег: Я начал с «Музыки Волн». Поехал в Репино отдохнуть с подружкой в киношный Дом творчества и там начал снимать. А последний — «Мы Хотим Танцевать».

Fuzz: То есть на протяжении двух лет ты жил между Москвой и Питером…

Олег: Я монтировал. Специально уехал в Питер монтировать. Купил монтажный аппарат, сел в квартире в Озерках тихо-спокойно, чтобы меня никто не трогал, и там ваял.

Fuzz: Эпизод с реконструкцией создания обложки альбома — ты ведь обо всем этом знаешь не понаслышке?

Олег: Не то что не понаслышке — я в детстве и сам парочку обложек смастерил. Ну, если обложка, сделанная Цоем, лежит, сохранилась, почему бы этим не воспользоваться? Показывал этот эпизод Марьяне, Саше и Басе, матери Марьяны. На этом моменте ее мама зарыдала. Мы говорим: «Что случилось?» А она отвечает: «Эту картинку я Вите дала." Он искал картинку — не будешь же свою жену снимать обнаженной… Она дала ему то ли польский, то ли чешский журнал. Там видно, что какой-то славянский. По печати — чешский. Но отрывать приклеенную Цоем картинку, чтобы проверить, как-то рука не поднялась… В общем, мама Марьяны картинку дала. Еще одна вскрылась деталь.

Fuzz: А все эти мотивы фантастические?

Олег: Вот это мне прямо пришло! Думал — как, что? И вдруг — пришло! Я не знаю, откуда. Но это настолько хорошо легло в фильме… То есть чисто интуитивно. Впрочем, у меня все на чистой интуиции. Придумал — и удивился! Показал своим товарищам — они говорят: «Гениально!» Я считаю это одной из самых сильных находок фильма. Настолько органично — по-другому не может быть, на мой взгляд.

Fuzz: С Нугмановым ты обсуждал тему использования его кадров?

Олег: Да. Просто узнал его телефон у общих друзей — я-то с ним не общался очень давно. У нас с ним никогда не было никаких ссор. Всегда было, о чем поговорить. Я ему позвонил и просто попросил материал. Он сказал: «Он есть там и там, я тебе перезвоню». Но не перезвонил. Я понимаю его. Он же режиссер, это его материал. Поэтому я не в обиде, ни в коем случае. Он мой старший товарищ. И он раньше меня стал всем этим заниматься. Я всегда был младшим в их команде. На 12 лет он меня старше.

Fuzz: Ты во ВГИКе не учился?

Олег: Нет. Я работал там два года после того, как ушел из Института культуры. Начал сам снимать. Это самый конец 80-х… Я благодарен этому времени. За два года я прошел путь от постановщика декораций, осветителя до ассистента оператора. Это самая лучшая школа. Плюс, если учитывать, сколько лет я камеру держу… Папа мне давал кнопку нажимать лет с семи — это мой институт! Семейный. У меня дед в кино, отец в кино. Отец — режиссер-оператор… Он меня постоянно чему-то подучивал. Отец был не халтурщик. Надо ему было ночь снять — мы шли на Крымский мост вдвоем. Он мне все объяснял: «Вот я взял жир, намазал им фильтр прозрачный, чтобы звезды были видны и на «ускоренке» снял…" Тогда я не понимал, но все это была школа. Поэтому — какой ВГИК? Очень много есть, кстати, известных сейчас режиссеров с незаконченным высшим образованием. У того же Рашида Нугманова…

Fuzz: А какой была твоя первая музыкальная работа?

Олег: Это группа НЭП, клип на песню «Я Болен СПИДом». Это апрель 1991-го… Но вообще самая первая работа — это фильм для мероприятия «Рок чистой воды». Костя Ханхалаев его проводил. Мы по Волге, по Байкалу плавали на пароходе… До этого я, конечно, снимал какие-то киновиньетки. Первая серьезная документальная съемка — «Рок чистой воды», 1990 год. ЧАЙФ я там снимал. Но это все, конечно, детство было. Вот в этой поездке я и познакомился с НЭПом. «Экология — Ха-Ха» — специально для этого мероприятия Серега Паращук написал эту песню. Познакомились, как-то стали дружить. Портвейн, девчонки — все как положено.

Fuzz: В основном ты снимал питерские группы. Почему?

Олег: Не знаю, почему. Мне Рикошет говорил все время: «Ты, Флянц, какой-то наш, питерский!» Не знаю, чего уж во мне питерского… Нравится мне этот город, люди нравятся. А я — легок на подъем… Я вообще считаю Питер и Москву одним городом! Как два района. Для меня это один город!

Fuzz: Вопрос о Викторе. Ты помнишь вашу первую встречу?

Олег: Да, конечно. Нас Рашид Нугманов познакомил. Витька приезжал в Москву и, наверное, не хотел тусить где-то у знакомых. У меня была квартира, которую я только что получил, но жить еще предпочитал с мамой. Квартира стояла практически пустая. Я там иногда собирал кодлу народа и выпивал… Первый кадр фильма «Игла», где Цой идет по улице — кошки ему дорогу перебегают, перед титрами — это на Пушкинской. Я снял нашего же товарища Валеру Родина — царство ему небесное. Рашид посмотрел фотографию, спросил: «Флянц, это где?» Я говорю: «Покажу». Он говорит: «Давай, поехали. Цою нужно место, впишешь его?» Я говорю: «Само собой!» И мы поехали на машинах до Чистых прудов, забрали Витьку, отвезли его на это место, его Игорь Старостин, второй оператор «Иглы» снял. Потом Рашид мне говорит: «Давай, у тебя ведь есть квартира». Мы договорились. Цой пришел на следующий день, я отдал ему ключи. Вот и все. Это был, скорее всего, сентябрь 1987 года.

Fuzz: А где была квартира?

Олег: На станции метро «Кантемировская». В хрущевке. И он год, когда приезжал, останавливался там. Я ему отдал ключи. Он мне просто звонил: «Олег, я приеду?»

Fuzz: А потом он где жил?

Олег: Я не знаю. Для меня это все-таки кумир был! Я не лез. Он, конечно, мне очень благодарен был за эту квартиру. Сам звонил, приглашал на концерты. Или если его подруга Наталья переводила какой-нибудь фильм в Доме кино — приглашал меня. Бунюэля, помню, смотрел. И вот еще что. Весной 2006 года я принес «Просто хочешь ты знать» одной женщине — специалисту-кинокритику — в Союз кинематографистов. Она посмотрела, ей очень понравилось. И я попросил ее на следующий день устроить мне Малый зал — посмотреть все это на большом экране, просто посмотреть качество, тянет ли у меня картинка на такой экран. Посмотрели — все здорово, все хорошо. Я выхожу и вдруг понимаю, что последний раз я был в этом зале с Цоем — мы смотрели фильм Бунюэля.

Fuzz: Виктор в одном из интервью говорил, что его любимый режиссер — Луис Бунюэль…

Олег: Это влияние Наташи Разлоговой, конечно. Бунюэля сложно не любить… Кстати, вот к Бунюэлю я проще относился всегда. Я больше на Феллини рос, на Антониони. Бунюэля уважал, конечно, но трепета перед ним не испытывал. А теперь, чем больше я работаю, тем больше черпаю именно у него какие-то гэги, аналогичные ситуации…

Fuzz: Наташу Разлогову ты ведь тоже знал?

Олег: Только в контексте ее отношений с Виктором Робертовичем. Больше наши пути как-то не пересекались. Никогда и никак.

Fuzz: Какое впечатление она оставила?

Олег: А я не помню… Когда входил Цой, вокруг никого как бы не оставалось. Конечно, мы с Натальей общались. Но друзьями не были. Мы даже с Цоем друзьями не были. Я ему помог, и человек был мне благодарен. Не более. Я был на его последнем концерте в Лужниках. Кстати, мы с ним договорились: он сказал, что приедет после Японии, и мы будем с ним ролик снимать. Рашиду же было в падлу маленькие вещи снимать. Он, плюс ко всему, «Дикий Восток» готовился снимать.

Fuzz: А с Рашидом вы когда познакомились?

Олег: Не помню точно. Как-то, когда я перешел во ВГИК работать, я познакомился с Валерой Родиным. А там уже это вся их тусовка была — Саша Баширов, Рашид. В 1987 году это было, в январе. Выпивали все у меня, поскольку место было. У старших товарищей денег было больше — они брали ящиками. Мы — поскромнее, бутылочками. И как-то быстро сошлись. Общий интерес — кино. Кино и музыка. Рашид очень хорошо музыку знает.

Fuzz: А что было тогда вам в музыке интересно?

Олег: Я, вообще-то, начинал слушать музыку с THE BEATLES, а не с THE ROLLING STONES. И потом не мог слушать то, что записано после 1973-го. Я слушал только Брит-поп тогдашний. А сейчас я это не слушаю. Уважаю, но не слушаю.

Fuzz: А КИНО ты при каких обстоятельствах впервые услышал?

Олег: А вот это очень хорошо помню. Я в армии тогда служил. Помимо прочего — я был художником, фотографом, музыкантом — летом еще «подрабатывал» почтальоном. На сборы возил почту. И мой товарищ привез кассеты в полк и дал мне послушать. Помню точно, что среди этих записей была кассета КИНО. Один из первых альбомов, я точно даже не помню, какой. Я послушал, и мне так не понравилось! А из армии пришел, через год-полтора…У меня был друг музыкант, Саша Сазонов. Я как-то за ним все слушал. Вот он меня и подсадил. Морозов, Цой…

Fuzz: 15 августа 1990 года — ты помнишь этот день?

Олег: Очень хорошо помню. Это перед «Роком чистой воды» было. Я как раз пришел к людям, которые делали для Цоя футболки черные с желтым накатом, — они же первые начали, Айзеншпис. А мне говорят: «Цой погиб, сегодня звонили!» Я не поверил! Потом пришел домой… Ну, собрались все, напились и поехали в Питер на похороны.

Fuzz: С Марьяной ты тогда не был знаком?

Олег: Нет. С Марьяной я познакомился осенью 1991 года. Я подружился тогда с НЭПом. И как-то Миша Савченко, их директор тогдашний, приехал вместе с Марьяной в Москву, и они у меня остановились. Это было в ноябре 1991-го. И уже через пару месяцев я приехал к ним в Купчино, в квартиру Рикошета. Там же и познакомился с Рикошетом.

Fuzz: А Рикошет с Виктором был знаком?

Олег: Да. Ну, это со слов Рика… Витя был постарше и Рикошета, и Ай-Ай-Яя года на три. Рик рассказывал, что они у Цоя кассеты воровали. Точнее, брали и не возвращали… Но они в нормальных отношениях были.

Марьяна жалела, что не включила в свою книгу «Точка отсчета» такую историю. Мы познакомились, когда уже она была написана. Один раз у меня какой-то сабантуй был. Гуляли крепко, с разбитыми окнами. В общем, молодежь гудела. Ко мне в маленькую квартиру человек 30–40 набилось. И должен был ко мне приехать Виктор Робертович. И в какой-то момент не поделили портвейн. Начался мордобой просто. И вот один товарищ падает в коридор. В этот момент открывается дверь и, переступая через нашего товарища, входит звезда рока. Сразу все затихли — потому что они его все в первый раз видели у меня. И с прищуром на него смотрят. Говорят: «Вить, выпьешь с нами вина?» Цой отвечает: «Не, ребята, не буду». Они ему: «Тогда песню сыграй». А Витя: «Да, чуваки, в лом»… А народу собралось столько, что знание каратэ Витю бы не спасло. И кто-то говорит: «Вить, а пи…ды?» Звезда говорит: «Ну, давайте, налейте-ка винца». И спел пару-тройку песен…

Fuzz: Марьяну ты когда последний раз видел?

Олег: Я был в Питере, на концерте DDT, когда 25-летие на Петровском стадионе отмечали. Зашел к ним. Маня уже лежала. На прощание пошел, поцеловал ее: «Пока, Манянь!» И уже вышел в коридор, она мне: «Пока, малыш!» Я уехал, и дня через два-три Рик звонит: «Все, Марьяна умерла!.." Ну, к этому шло. Создавалось впечатление, что она устала бороться. Все печально. У нее еще собака погибла незадолго до этого — родезийский риджбек. Машина переехала.

Fuzz: Ты в курсе, что она знала японский язык?

Олег: Конечно. Ее всегда ко всему восточному тянуло. Рикошет ей все время катаны дарил. Любила она очень. И никто же не видел ее картины. Они были спрятаны. Я знал, что она хорошо рисует — могла двумя штрихами человека нарисовать. А когда я увидел ее картины! Там несколько очень хороших оказалось… Она любила масляный уголь. Или масло.

Fuzz: Возвращаясь к фильму. Ты доволен своей работой?

Олег: Да, я очень доволен, что эту картину сделал. Мне за нее не стыдно. Я свою программу выполнил.

Александр Долгов

Fuzz № 2/2008

Скрыть

Но в конечном итоге на бобах остались сами «отказники». Почему? Потому что не реализовали отличную возможность сыграть неординарные роли в фильме, который заставил говорить о себе в буквальном смысле всех.

9 июня. 11:00.

Зал под люстрой гостиницы «Жемчужина». Пресс-конференция по поводу премьеры фильма «Груз 200». Битком забитый зал. Похоже, что накануне просмотренный фильм Балабанова никого не оставил равнодушным. За столом президиума — Алексей Балабанов в тельняшке и армейской панаме, рядом с ним его бессменный продюсер — непрерывно курящий Сергей Сельянов в костюме.

Балабанов был немногословным, на вопросы отвечал, как правило, односложно — «да», «нет» или — «так вышло». Иногда аудитория взрывалась дружным смехом, как правило, после какого-нибудь наиболее глубокомысленного вопроса. Балабанов в противовес критикам отвечал лаконично и просто, и в знак восхищения даже несколько раз удостоился аплодисментов аудитории.

Вот несколько вопросов к режиссеру »Груза 200».

— Почему вы так не любите милицию?

Алексей Балабанов: А за что ее любить?! Я сам неоднократно попадал в милицию. Я сидел в клетке, меня били, издевались… То что в фильме показано — это все правда.

— Где был снят проезд Журова с девушкой на мотоцикле?

Алексей: В Череповце. Я православный человек. Как-то раз я поехал в Великий Устюг. Там столько храмов! А ехал я туда через Череповец… Этот город меня просто потряс — настоящий город-завод! Ничего похожего я больше не видел.

— Не кажется ли вам, что песня »Плот» появилась позже 84-го года?

Алексей: Нет. У меня все проверено!

Удостоился внимания журналистов и Сергей Сельянов. Симпатичная девушка его провокационно спросила: «Не считаете ли вы, что ваш фильм пропагандирует …ксенофобию?»

«Ну, наконец-то! — развеселился Сельянов и сразу же рубит с плеча, — Нет, у нас кино про другое!»

Разговор с журналистами растянулся почти на полтора часа. Общее мнение: «Груз 200» производит очень сильное впечатление, большинство присутствующих фильмом шокированы.

После пресс-конференции я случайно встретил Балабанова в холле гостиницы.

— Где тут бар, — спросил он меня. Я показал и пошел туда вместе с ним.

— Ненавижу фестивали! — сказал он, присаживаясь за столик.

Мы говорили о фильме и просто «за жизнь». Услышав, что я бывший подводник, служил на атомоходах на Северном флоте, Алексей сразу оживился: «Я тоже один раз в море выходил на дизельной лодке!» Дело было во времена застоя в Риге. Туда, на местную верфь, Балабанова перевели служить после военно-транспортной авиации. Он был военным переводчиком, в основном работал с индийцами, которые покупали у Советского Союза дизельные лодки 641 проекта. Вообще, у него к годам застоя особое, ностальгическое отношение. Оно и понятно — ведь это его молодость!

После службы в армии Балабанов с 1983-го по 1987-й год, почти пять с половиной лет, отработал ассистентом режиссера на Свердловской киностудии. «Она была последним оплотом кино на востоке страны», — не без гордости говорит Балабанов. Он объехал всю Сибирь. Был на Сахалине, на Камчатке, на Курильских островах, на Индигирке. В титрах «Груза 200» не зря написано, что фильм основан на реальных событиях. Потому что это или с ним было, или ему люди рассказывали эти жуткие истории, когда он ездил по стране. Конечно, «Груз 200» — это собирательная история, но там все реально. Похоже, что Балабанову этот фильм был просто необходим. Замысел снять такой у него возник еще в прошлом веке, но он смог реализовать его только сейчас. Сняв фильм, Алексей явно успокоился, как будто сбросил с себя бремя личных переживаний и впечатлений из далеких 80-х годов.

Главная роль — капитана милиции Журова — писалась Балабановым специально под Евгения Миронова. Но тот отказался.

 — Испугался, — рассказывает Балабанов, — просто после «Охоты на пиранью» Миронов больше не хочет играть отрицательные роли. Но ничего. Алексей Полуян с этой ролью, на мой взгляд, справился блестяше, хотя ему трудно было играть — он очень болен…

Кстати, замысел автора в отношении Журова наша критика не поняла, дружно увидев в милиционере-импотенте обыкновенного маньяка, этакого Чикатило в погонах, наводящего ужас на советских обывателей из города Ленинска.

 — Он не маньяк, — объясняет Балабанов, — он другой. Любит девушку, хочет сделать ей хорошо…

По мнению Балабанова, его новый фильм асексуален.

— «Про уродов и людей» — гораздо более эротичный мой фильм. А здесь нет сексуальных сцен в принципе. Патологии есть, но они не эротичны. Это было для меня принципиально!

В финале фильма мы видим группу «Кино», исполняющую песню «Время есть, а денег нет». К сожалению, эпизод длится не более минуты. Это блестящая реконструкция одного из рок-клубовских концертов. Изобразить в «Грузе 200» роль Виктора Цоя (кстати, впервые в истории отечественного кино!) в качестве характерного символа того времени — конечно же, это гениальная идея! Увы, критики ее не оценили по достоинству, как правило, пережевывая в своих опусах одни лишь подробности брутальных сцен, связанных с экспериментами Журова.

11 июня. 00:30. Зал под люстрой гостиницы «Жемчужина». До официального награждения победителей фестиваля остается чуть больше двенадцати часов. В зале кипят страсти — присутствующие кинокритики решают, кому присудить приз Гильдии киноведов и кинокритиков. Идет обсуждение фильма «Груз 200». Одни его называют постперестроечным «шитом», чернушным кино, другие — откровением, настоящим шедевром российского кинематографа… И все-таки призывы помочь фильму «Груз 200», отметив картину Балабанова «Белым слоном», звучат в зале чаще.

11 июня. 19:30. Зимний театр. Торжественная церемония закрытия фестиваля «Кинотавр». Для оглашения имени призера, получающего приз от Гильдии киноведов и кинокритиков, на сцену поднимается ее президент Виктор Матизен.

— По решению Гильдии, — сообщает он, — вручаются два «Слона» — белый и черный. Фильм «Простые вещи», как самый «белый» получает «Белого слона», а «Груз 200», как самый «черный» — «Черного слона».

Для присутсвующих в зале это стало сюрпризом, особенно для тех, кто накануне ночью голосовал в прокуренном зале под люстрой за фильм Балабанова. Что последовало затем — мы уже с вами знаем — в знак протеста группа киноведов вышла из Гильдии. Не думаю, что этот раскол пойдет на пользу российскому киносообществу.

Конечно, по большому счету создателям фильма «Груз 200» на все эти интриги просто наплевать. Фестивальные призы и разного рода награды для них уже давно не самое главное… Гораздо важнее для Алексея Балабанова и Сергея Сельянова интерес зрителей, сам прокат картины, который стартовал 14 июня и продолжается до сих пор. Как в конечном итоге сложится судьба этого фильма, мы узнаем чуть позже. Время и зрители расставят все по своим местам.

Александр ДОЛГОВ

«FUZZ» № 8/2007

Скрыть

Идея фильма

Сергей Сельянов: Я помню, как все это придумалось. Это было примерно за год до съемок, году в 1988-м. Мы с Михаилом Коновальчуком, автором сценария, шли летом в Васкелово по лесной дороге. Закат, родные просторы, красивые виды. Романтическая атмосфера. И мы придумали этот фильм — такую несколько метафорическую историю с «философской» подоплекой. Не то, чтобы связь философии с современностью, но… что-то там есть в этом фильме. Как-то попало в настроение. И слово за слово — идея фильма сложилась во время этой прогулки.

Как Юрий Шевчук попал в кино

Сергей Сельянов: Не помню, кому пришла в голову мысль пригласить на главную роль Шевчука. Мы довольно долго и хорошо с ним общались, я слышал его записи. Слышал, как он поет под гитару, но на концерт «DDT» попал уже несколько позже. Шевчук мне казался чрезвычайно артистичным человеком. На сцене он не просто пел, а играл такой моноспектакль. Он обладал той энергией, которая для этого фильма была нужна. В нем было «содержание», необходимый стержень, своя внутренняя организация. Шевчук «совпадал» со своей ролью. Нам было не нужно, чтобы Шевчук играл рокера Шевчука (как это было с Кинчевым во «Взломщике» или с Цоем в «Ассе»). Нужно было, чтобы он играл другого человека… Наверно, конечно, сыграло свою роль и то, что рок-музыканты были тогда не то чтобы «властителями дум», но наиболее яркими представителями… Несли в себе какую-то свою правду. В каком-то смысле они олицетворяли народ в тот период перемен. Яркие, честные, сильные… И, разумеется, Юра просто талантливый человек. И хотелось что-то поменять — показать на экране новое лицо. Хотелось чего-то нового. Не хотелось снимать просто советских артистов.

Юрий Шевчук: Я подружился с Мишей Коновальчуком, сценаристом с «Ленфильма». Он писатель, поэт, художник. Служил в морфлоте. Миша меня познакомил с Сельяновым. Я посмотрел фильм «День ангела» — он меня потряс. Это был совершенно новый язык в советском кино того периода. Это было непохоже на видение других режиссеров. Какой-то свежак, необычный взгляд на мир. Реальный и, вместе с тем, чуть-чуть нереальный. Мне это очень понравилось, и я согласился играть в «Духовом дне».

Образ Ивана Христофорова

Сергей Сельянов: Образ Ивана Христофорова — вымышленный. Как и вся придуманная история. Шевчук снимался в той же самой одежде, в которой ходил в жизни. Он же, все-таки не актер. Мы сохранили его собственную органику — ведь человек одевается не случайно так, как он одевается. Мы даже не пытались как-то специально одевать Шевчука, поскольку образ его героя — некий современный человек. Демократичный образ, что ли. Так одевались многие в то время. Мы какое-то время обсуждали тему очков — исключительно из технических соображений. Свет нужно специальный устанавливать и т. д. Но пришли к выводу, что очки нисколько не мешают. Ну, установили необходимую аппаратуру. И Шевчук в фильме — в очках. В этом тоже что-то есть. Ощущение достоверности. Шевчук — не герой с большой буквы. Вообще, этот образ вырос из его внутренней сущности — сделать из Шевчука что-то более яркое, чем он сам — мы не пытались. То есть, ничего лучше и выразительнее придумывать было не надо.

Юрий Шевчук: Я не актер. Не знаю, удачно я сыграл в «Духовом дне», неудачно. На самом деле, я ничего там и не играл. Сергей Сельянов интересно работал с актерами, говорил: возьми текст, живи, рефлексируй. Думай так, как думается, двигайся так, как движешься. Поэтому, с одной стороны, мне было очень легко, с другой стороны, очень сложно. Потому что под камерой быть самим собой очень трудно. Начинаются какие-то черти в голове: а может быть тут что-то сыграть? Но вот это вот Сельянов очень четко обрубал. Гасил все мои попытки стать Робертом-Де Ниро. И слава Богу!..

Я играл в том же, в чем в жизни ходил. Летная куртка эта, пробитая пулей в 1942-м, один летчик-фронтовик мне ее подарил. Это было удивительно по-настоящему.

Концепция фильма

Сергей Сельянов: «Духов день» — попытка метафор. Материализация каких-то внутренних состояний. Кино ведь искусство изобразительное. Природа кино требует выразительности, наглядности, яркости. При этом — язык символов. Каждое действие на экране — некий код. Голос, который способен взрывать — некий способ взаимоотношения с миром. Человек на какие-то вызовы отвечает. Какие-то у него с этим миром есть отношения. Они напряженные. Он жаждет как-то с этим миром объясниться. Не все его устраивает в жизни. В нем есть внутренний протест. Этот протест выражается в таком немножко фантастическом виде.

Юрий Шевчук: Небывальщина. Мифотворчество. «Реальная фантастика», которая существует и в жизни, вокруг нас, которую нетрудно увидеть, но почему-то ее никто не видит. Совершенно другой взгляд на вещи — на Россию, на людей.

Мы еще хотели высмеять всех этих выросших как грибы после дождя «кашпировских». Это же было время колоссального увлечения спиритуализмом. У миллионов волосы на голове шевелились, мертвых воскрешали. Джуны, Чумаки, пройдохи эти. Нечисть. В фильме была сатира, ирония. Может быть, не очень ярко выраженная.

Музыкальное сопровождение

Сергей Сельянов: Шевчук — музыкант, композитор. Мы не хотели эту тему эксплуатировать. Не логично было бы, если бы он каждые пять минут пел бы какую-то песню в кадре или за кадром. Мы совершенно сознательно от этого отказались. Возможно, еще и потому, что это был такой период романтизма… Меня смущало, что у нас снимается Шевчук. То есть хотелось, чтобы люди шли в кино ради фильма, а не ради его песен. Хотите послушать песни — идите на концерт «DDT». Не хотелось использовать эту тему, как-то спекулировать на ней. Выезжать на песнях Шевчука. Поэтому музыкальную часть мы минимализировали до одной финальной не очень известной шевчуковской песни. Я люблю многие песни Шевчука, но попросил специально подобрать что-то не очень известное. Он принес десяток песен — я выбрал эту, она мне очень понравилась… В фильме, конечно, есть и другая музыка — ее написал Шевчук, — но она выполняет чисто рабочие функции — вспомогательные, настроенческие.

Юрий Шевчук: Сразу был уговор, что никакой рок-музыки в фильме не будет. И это было правильно. Потому что все остальные картины, в которых снимались рок-музыканты — они там и были рок-музыкантами. «Асса», «Взломщик»… А тут Сельянов сразу сказал. Закадровая музыка — классическая в основном. И Сельянову очень нравился мой романс: «Вот сижу у окна и смотрю на дорогу…» И он попросил из этого романса завораживающего сделать марш, который и звучит в конце. Вот эта «уходящая Россия». Такая метафора.

Съемки

Юрий Шевчук: Снимали «Духов День» в Питере, в Ленинградской области. Деревня, детство этого мальчика. Мне кажется, детство — лучшая часть этого фильма. Когда вся деревня спит. Велосипедист проезжает — спит, собака… Спящая Россия. Такие простые образы, но так здорово сделанные. Столько находок интересных! Рельсы, уходящие в никуда, просто в землю. Бочка эта — как символ перехода в нуль-пространство, говоря языком современных фантастов. А сколько не вошло всего! Жаль, что не вошла любовная лирика. У этого мальчика была дружба с девочкой. Сельянов всю эту линию вырезал… Мы сами какие-то фразы придумывали: миллионы генов нас сделали, вереницы генов — и я всплываю, как глубоководная рыба… Вот эти размышления о свободе человеческой таким каким-то языком поэтическим. Все это было очень интересно.

Я помню последний день съемок. В деревеньку, где снимался фильм, мы привезли аппаратуру, сделали концерт. Мы там жили в каком-то пионерском лагере и прямо на траве отыграли большой концерт. Накрыли столы для всей съемочной группы. И так здорово отпраздновали. Все закончилось страшной дракой с какими-то местными уголовниками. Мне досталось больше всех, как обычно. Но это было тоже здорово! Настоящий рок-н-ролл!

Жизнь после фильма

Юрий Шевчук: Работа над ролью Ивана Христофорова заняла много времени — полгода, после чего мне пришлось дать группе слово, что такое больше не повторится, потому что «DDT» чуть не развалилось. Так долго не играть — мы к этому не привыкли!

В конце 80-х «DDT» существовало на уровне куплетов рок-н-ролльных все-таки, как я сейчас понимаю. И вот работа над этим фильмом — она мне дала как бы направление. Философичность какую-то. Понимание необходимости находиться не только внутри ситуации, но и иногда снаружи. Вот этому меня во многом научили Коновальчук и Сельянов. Эти ночные беседы с ними во время съемок — они меня потащили в другую сторону. И песни стали другие писаться. Поэтому в 1991–92 годах «DDT» стала другой группой.

Александр Долгов

«FUZZ» № 12/2005

Скрыть

Знакомство

FUZZ: Юра, твое знакомство с Виктором как произошло?

Юрий Белишкин: В 1988 году я стал работать в театре «Бенефис». Этот театр организовали Михаил Боярский и Александр Розенбаум. А меня пригласили главным администратором. Условно говоря, Розенбаум отвечал там за «авторскую песню», Боярский — за театр, а я — за рок-музыку. Организовывал концерты «DDT». И, естественно, пытался как-то выйти на группу «Кино». Администратора у Цоя тогда не было. Вообще было непонятно, существует группа или не существует. Выступали они очень редко, в основном — Цой в акустике. Вышла «Группа крови» и все. В конце концов, я дозвонился до Каспаряна. У них там связь была какая-то условная. Оказалось, что Цой отдыхает в Прибалтике. Договорились встретиться, когда он приедет. Встретились на улице Жуковского, около театра «Бенефис» (он находился на улице Маяковского, 11). Они пришли втроем — Цой с Наташей Разлоговой и Каспарян. Встретились, посмотрели друг на друга. Цой очень мало говорил. Речи о концертах даже не зашло — был июнь месяц, они буквально на следующий день уезжали на юг. Единственное, у них были плацкартные билеты, а я пообещал достать купейные, и свое обещание выполнил. Они уехали на юг, сыграли там несколько концертов. Тогда, кстати, у них на разогреве выступал ансамбль «Ласковый Май», безумно популярный впоследствии. Когда они вернулись в Питер, я опять с большим трудом до них дозвонился. Договорились встретиться на квартире у Гурьянова.

FUZZ: Виктор ведь жил у него в то время?

Юрий: Да, пока у Густава родители были на даче, они у него на Будапештской жили, репетировали. А когда родители вернулись, Вите пришлось оттуда куда-то съезжать. И я ему снял квартиру на проспекте Мориса Тореза. И только потом, к слову, заметил свою оплошность: рядом с этой квартирой была школа. Ну, школьники его сразу вычислили, хотя он и не выходил из дома почти. Естественно, доставали очень…

Встретились, значит, мы у Густава: Цой, Каспарян, Тихомиров, сам Гурьянов и я. Посидели на кухне — выпили чаю, покурили. Витя за три часа сказал слов десять. Попросил помочь. Сказал, что в октябре у них намечаются два концерта в СКК. Предложил поработать с ними в качестве директора группы. Концерты были ломовые, два жутких переаншлага. Их организовывал Сережа Сельницкий, а я ему просто помогал, решал какие-то простенькие вопросы. Там даже, по-моему, никакой рекламы не было…

Москва

FUZZ: Потом были концерты памяти Башлачева в Москве?

Юрий: Да, совершенно фантастические концерты в Лужниках. Два сольника и один сборный концерт. Там были все известные в то время группы и музыканты — «Алиса», «DDT», Макаревич… И все сказали, что заканчивать должна группа «Кино». Тогда в первый раз, кстати, у нас в стране, появился стоячий партер — народ просто с ума сходил. Цой вышел, спел всего одну песню, люди ломанулись к сцене — и концерт остановили.

FUZZ: Организацией концертов группы в ДС «Крылья Советов» в Москве занимался Юрий Айзеншпис?

Юрий: Нет, я занимался — заключал договор и т. д. Айзеншпис там был, он принимал нас с московской стороны. У нас там, кстати, возникли проблемы: мы долго не могли вселиться в гостиницу «Космос». Нас не встретили с утра, мы чуть ли не до обеда сидели у кого-то дома, и только потом появились номера. Хотя коллектив у нас был небольшой, мы всегда впятером ездили. То есть, никакого персонала, прислуги.

FUZZ: Айзеншпис каким образом стал с группой работать?

Юрий: Ну, Наташа Разлогова — его хорошая приятельница. У них такой «дуэт» получился. Он еще до меня делал какие-то ли акустические, то ли квартирные концерты Вите. Думаю, в конечном итоге, они и убедили Витю перебраться в Москву.

Наталья

FUZZ: Наташа Разлогова — какой она человек?

Юрий: Умная. Обаятельная, интересная женщина. Красивая, воспитанная. Дальнейшие события показали… Случайно, года через два после гибели Виктора, я видел по телевизору интервью с ней. У нее что-то спросили про Виктора, и она сделала такую паузу, что стало понятно — для нее эти отношения не были чем-то определяющим в жизни. Так, будто она уже забыла это имя…

FUZZ: Наталья никогда не давала интервью для газет и журналов — во всяком случае, нам таковые не попадались. Это проявление деликатности? Нежелание посвящать кого-либо в личные взаимоотношения?

Юрий: Думаю, говорить правду она не хотела, а лгать не было смысла. Что-то такое. Правда была бы очень острой… То есть, дело не в том, что она не хотела ворошить память и так далее…

FUZZ: Наталья, как и Марьяна, была на несколько лет старше Виктора…

Юрий: Да. Неудивительно, что Витя оказался рядом с ней: она могла заинтересовать человека. Очень ровно и спокойно себя вела. Всегда с улыбкой. В меру кокетливая. Никогда не создавала никаких проблем в духе: вот я, подруга лидера! Не грузила, ничего не требовала. Очень хорошо воспитанная. Тем более — искусствовед, знает французский язык. Она работала синхронным переводчиком. Ее родной брат, кстати — Кирилл Разлогов небезызвестный. Витя приглашал меня как-то в Дом кино на какой-то французский фильм — она переводила…

FUZZ: Во время гастролей она ездила с Виктором?

Юрий: Нет. Ну, у нас не так много гастролей было. Но вот в Дании она была с нами. Во Франции, естественно. В Италии, по-моему, нет. А по стране она с нами не ездила. В этом, кстати, был какой-то симпатичный момент. Не мешала работать, определенную свободу оставляла.

FUZZ: Наташа имела большое влияние на Виктора?

Юрий: Если Марьяна по сути руководила многими поступками Виктора, «администрировала», то Наташа… то же самое. По жизни, я имею в виду. Витя не был бабником. Любил того одного человека, который находился рядом. Если бы он был другим, менее привязчивым, многое могло бы сложиться иначе. А так — Москва его «перетянула». И самый худший, как мне кажется, период его жизни был связан именно с Москвой. Я вообще думаю, что если бы не переезд в Москву, он был бы жив. Не потому что мне так хочется думать, и не потому что я не испытываю добрых чувств к Москве… просто есть такое ощущение. В Москве у Виктора началась совсем другая жизнь, а он был совсем не московский человек. Он был такой… одинокий. Я слышал, как женщина, хорошо знавшая «Кино» сказала про Виктора сразу после его гибели: этого мальчика никто не любил. Это она почему-то мне сказала в телефонном разговоре после гибели Цоя. Одинокий человек, которого, кроме миллионов девчонок и мальчишек, никто по-настоящему не любил. Трагическая судьба, трагический финал.

Гастроли

FUZZ: Гастрольная жизнь конца 80-х насколько сильно отличались от того, что происходит сейчас?

Юрий: Небо и земля. Все изменилось. Сегодня гораздо проще работать. В первую очередь, в плане аппаратуры — раньше ее просто не было. На всю страну полтора комплекта. Ну, может быть, в Москве… А так — во всех городах тогда у нас были проблемы. Еще было неплохо в Витебске, где сейчас происходит фестиваль «Славянский базар». Там стационарная аппаратура, и нам ее удалось как-то настроить. Это вот первая проблема тогда была. Вторая — нет номера в гостинице для друзей. На ночь все закрывается, в бар не зайти, посидеть негде. Потом — билеты на самолет, на поезд — и тут не просто.

FUZZ: Бытовой райдер: какие требования были у группы?

Юрий: У нас не было райдера. Коллектив маленький — четыре одноместных номера в гостинице и один люкс. Или полулюкс. Витя не требовал трехкомнатных хором с видом на море. В гримерке — ну, вода, пепельницы. Тогда жизнь другая была, как-то об этом особо не думали… Чай с лимоном или кофе. Вите немного коньяка для горла. Никакой еды, бутербродов…

FUZZ: По стране как передвигались?

Юрий: По-разному. На поездах, на самолетах. Ну, вот, в Минске мы задержались — за нами прислали две легковые машины из Витебска. Тоже было удобно. В Минске были очень хорошие концерты — четыре аншлага на стадионе «Динамо», по 18 тысяч зрителей. Вообще, если говорить о зрительском приеме, очень хорошая поездка: Минск, Витебск…

FUZZ: Непосредственно во время концерта ты где обычно находился?

Юрий: Как правило, возле сцены. Для подстраховки. Мало ли какой вопрос. Это сейчас все отлажено — охрана…

FUZZ: Возникали сложности с получением гонорара?

Юрий: Бывало и такое. В Краснодаре нам просто недодали деньги. А в Харькове у местных товарищей в определенный момент возникло желание у меня эти деньги отобрать. Пришлось как-то крутиться. Группа улетела, а я остался их прикрывать. Звонил потом в Ленинград, меня оттуда друзья забирали…

За рубежом

FUZZ: Когда случилась первая зарубежная поездка «Кино»?

Юрий: В январе 1989-го мы поехали в Данию, в Копенгаген. Там был большой концерт в пользу пострадавших от землетрясения в Армении. От восточных стран выступала группа «Кино». Принимали прекрасно. Особенно почему-то зрителям понравилась песня «Спокойная ночь» — под нее вообще бесовка началась. Потом по местному телевидению ее гоняли, по радио…

FUZZ: В том же году была поездка во Францию?

Юрий: Да, в апреле — во Францию, а в сентябре — в Италию. Всего три поездки. Но лучшая поездка — в Данию. Там был самый лучший прием. Во Франции уже было не так. Тем более в Италии. В Риме на концерте были какие-то русские эмигранты — по дороге в Израиль. Советские люди, скажем так.

FUZZ: Залы были большие?

Юрий: В Дании был большой зал. Ангар тысячи на две-три. Такое рок-н-ролльное место. Там не было сидячих мест, все стояли. Во Франции на фестивале «Le Bourge» был тысячный зал, а в Италии — открытая площадка. По меркам Советского Союза зрителей, конечно, было мало. Но принимали везде нормально. Впрочем, Витя, как умный человек, все понимал и не строил планов каких-то мифических. Не обольщался. Он вообще очень хорошо ориентировался в ситуации: будет ли заполнен зал, сколько нужно сыграть концертов. Внимательно следил, как обстоят дела с рекламой, как продаются билеты…

FUZZ: Если представить ситуацию, что группа узнала в день концерта, что билеты распроданы меньше, чем наполовину — как бы развивались события?

Юрий: Такого с нами никогда не было. Был случай в апреле 1989 года в Волгограде. Густав Гурьянов — мы добирались из разных мест — перепутал аэропорты. Не прилетел. Предполагалось два концерта — в 16:00 и в 19:00. И он опоздал на первый. А у нас же живой звук, не фонограмма. Вышли из положения так: поставили ударную установку, затемнили ее и сыграли концерт без барабанщика. Об отмене концерта и речи не зашло. А вечером Гурьянов прилетел. А если представить… Витя все равно обязательно вышел бы на сцену, и концерт бы состоялся. Но после этого был бы, наверное, со мной разговор не очень хороший. Хотя за все время совместной работы мы ни разу не ругались, никаких наездов друг на друга не было, даже тогда, когда возникали какие-то проколы. Потому что проколы неизбежны. Виктор был очень воспитанным, сдержанным человеком, не терпел хамства. Мы даже разговаривали друг с другом на «вы». Ну, мы же не были приятелями, мы вместе работали. Но отношения при этом были очень уважительные и теплые. Мало кто знает, что он меня звал работать в Москву — на пару с Айзеншписом. Последний раз звонил в конце января 1990 года, мы обсуждали этот вопрос. Я отказался. Тогда Витя предложил заниматься делами группы в Питере — ну, группа-то все-таки питерская. Но я и от этого отказался.

В студии

FUZZ: Группа как-то планировала денежные расходы — на инструменты, на запись альбома? Как и кем эти вопросы решались?

Юрий: Деньги я все отдавал Вите — он распоряжался финансами. Мне посчастливилось организовывать всю эту историю с альбомом «Звезда по имени Солнце». Я нашел студию Валерия Леонтьева. Там у меня были знакомые, и я с ними договорился сделать запись за очень небольшую сумму. Рассказал об этом Вите. Он вручил мне деньги, и я их просто передал по назначению. Альбом начали писать в конце 1988 года, а закончили 12 января 1989-го. Я все время на студии находился — на кухне там сидел. Все очень быстро происходило, легко. Пили чай, курили и, как бы между делом, записали такой классный альбом. Было ощущение, что Витя вообще все записал с одного дубля.

FUZZ: Когда он пел, остальные что делали?

Юрий: Со звуком что-то… Пытались помочь, подсказать. Особенно Тихомиров. Цой и Гурьянов вообще достаточно быстро сделали все, что от них требовалось, а вот Каспарян и Тихомиров достаточно долго возились.

Имидж

FUZZ: Музыканты выходили на сцену в той же одежде, в которой приезжали на концерт? Специальных костюмов не было?

Юрий: Нет, не было. Как в жизни, так и на сцене. Все в черном: рубашки, джинсы. Поскольку ребята были аккуратные, они и на рокеров походили мало. Опрятные всегда, в ботинках начищенных.

FUZZ: Грим?

Юрий: Витя сам всегда гримировался. Но не перед концертами, а перед съемками на телевидении.

FUZZ: А прическа, одежда?

Юрий: Не знаю. Виктор дружил с Африкой и, может быть, что-то перенимал у него. Может быть, у них был один парикмахер. Цой считал, что у Африки хороший вкус… Я не вдавался в такие подробности. Не лез в друзья. Может быть, поэтому Виктор работал со мной.

Быт

FUZZ: А как ребята обращались друг к другу — по именам?

Юрий: К Каспаряну обращались — Юрик. Я для всех был просто Юра. Тихомиров — Тиша, Цой — Витя, а Гурьянов — Густав.

FUZZ: Как происходило общение? Кто в группе был ближе всего к Виктору?

Юрий: Каспарян. Они были ближе всего друг к другу. Витя иногда подтрунивал над ним. Много шутили над Густавом с его рассеянностью. С ним было вообще сложнее всего. Помимо опозданий на самолеты, там хватало всякого. Мог на концерт, когда нет мест, привести пять человек помимо списка: это со мной! Особенно в Питере. Он просто был… разгильдяем. На него нельзя было обижаться — творческий человек и вообще без царя в голове. В хорошем смысле. В облаках витал.

FUZZ: Чем музыканты в дороге занимались?

Юрий: Отдыхали. Дремали, что-то листали. Пару раз в мячик играли — такую фигню устроили, помню. А так все спокойно. Никаких пьянок, девчонок: мол, пошли в ресторан, оттянемся! Это все от Вити шло. Он спокойный был. Иногда — интервью… Это неправда, что Витя не любил общаться с журналистами. Все от людей зависело. Если ему было интересно с человеком, мог два часа с ним разговаривать. С удовольствием.

FUZZ: Что курили тогда?

Юрий: Курили все пять человек, курили много. Отчасти, наверное, из любви к черному цвету Витя полюбил сигареты «John Player Special». Дорогие, но классные, в такой черной коробке — он доставал их где-то. В Москве он меня просил — я ему «Marlboro» доставал. Ничего же тогда купить нельзя было. Из-за этого же пристрастия к черному цвету чуть ли не первая просьба у Вити была, когда мы познакомились — перекрасить все вещи в черный цвет. Я договорился в лучших красильных мастерских города — в мастерских Мариинского (Кировского тогда) театра — и все вещи там покрасил…

FUZZ: При тебе Виктор что-то писал, рисовал?

Юрий: Нет. Ничего. Мне вообще было непонятно, когда все это писалось. Он никогда ничего не напевал, за гитару судорожно не хватался. Может быть, в голове у него что-то все время и крутилось, но постороннему наблюдателю это никак не было заметно. Это был совершенно скрытый от кого бы то ни было процесс. Со стороны казалось, что все происходило само собой.

FUZZ: Какие-то характерные словечки у Виктора были?

Юрий: «Душный». Он некоторых людей называл — душными. Учитывая характер Виктора, человек мог ему показаться таким через три минуты общения. Если не в тему разговоры, вопросы какие-то… Ему не нравились люди, которые много, шумно говорили. В нем была какая-то степенность. Сосредоточенность. Он не любил шум. Это, наверное, какие-то восточные дела. Еще — дисциплинированность. Как-то мы должны были выехать из Нижнего Тагила в пять утра. Без десяти пять я стучусь к нему в номер, будить собираюсь, а он стоит одетый, умытый, гитара зачехлена. Внутренняя собранность.

FUZZ: Были какие-то вещи, которые Виктор любил, которые у него всегда были под рукой? Кроме гитары…

Юрий: Телевизор, магнитофон. Видеомагнитофон.

FUZZ: Поклонники доставали?

Юрий: Не то слово! Но Виктор старался не давать повода, всегда держал дистанцию. В автографах никому не отказывал, но людей специально не провоцировал. Помню, в Волгограде очень красивая девочка — ну никак ей было к нам не попасть через оцепление — ногу просунула: умоляю, распишитесь! Витя подошел, фломастером написал… Я очень много раз видел, как он давал автографы. И всегда писал одно и то же: «Удачи! Цой».

Александр ДОЛГОВ

«FUZZ» № 10/2005

Скрыть

Соковыжиматель

FUZZ: Костя, дебютный альбом «Алисы» записывался продолжительное время — полгода (с июня до декабря 1985 года), почему так долго?

Константин: Очень большой объем работы был выполнен. И, я считаю, альбом «Энергия» — это на семьдесят процентов заслуга Андрея Тропилло, который в процессе увлекся, и эта работа стала главной. В тот период он писал много групп, и остальные даже задвинул. За то, что увлекся этой работой, огромное ему спасибо.

FUZZ: Подавлял ли он?

Константин: Нет. Только собственным обаянием, опытом. Мне он внушал безусловное доверие. Если только авторитетом подавлял своим. Когда ты с кем-то работаешь, необходимо взаимопонимание и доверие. Как можно не доверять человеку, который вкладывает душу и хочет сделать, чтобы было максимально хорошо? Когда человек работает спустя рукава, это тоже видно сразу. Соответственно, никакого контакта не получается. С Тропилло получилось. Я был в этой ситуации ведомым, о чем абсолютно не жалею.

FUZZ: Потому что не было студийной практики?

Константин: Абсолютно никакой. Поэтому, придя на студию, я сразу определил приоритеты. Человек, у которого за плечами огромный объем студийной работы и группы с именами, которые уже были записаны — безусловный авторитет. И пиетет он у меня вызывал. Поэтому я прислушивался ко всем советам Тропилло, и мы выполняли все задачи, которые он перед нами ставил.

FUZZ: Эта полугодовая работа велась, конечно, эпизодически?

Константин: Да, Тропилло писал пять групп одновременно. Мы работали в часы, которые нам выделялись. Если бы было иначе, могли, наверное, быстрее записать.

FUZZ: Если вспомнить тогдашнее состояние, чем ты жил?

Константин: Я альбомом исключительно и жил, больше ничем. Этот процесс меня поглотил полностью, целиком и бесповоротно. Я с удовольствием вспоминаю — это была колоссальная практика, огромный опыт. И действительно плодотворная работа получилась. Эпохальный альбом вышел.

FUZZ: В 1985 году с приходом Горбачева в стране открывались какие-то новые перспективы…

Константин: Речь о власти? Я об этом не очень задумывался. Для меня главным было то, что в Питере существует Рок-клуб, есть возможность выступать на достаточно большой, как мне тогда казалось, аудитории. Соответственно, поэтому я в Питере и появился. Благодаря многим людям, которые мне помогли войти в Рок-клуб. Это и Андрей Заблудовский, и Игорь Гудков, и Нина Александровна Барановская позже. Коля Михайлов, который благосклонно отнесся к моему появлению. Слава Задерий, который меня вообще в группу пригласил. Андрей Тропилло, который решил писать нас. Борис Гребенщиков, который посоветовал Тропилло нас записать. Майк, который благосклонно оценил мои песни и сказал, что это имеет право на жизнь. Все эти люди помогли мне, за что я им благодарен действительно от души, от сердца.

FUZZ: Концерты все равно были эпизодическими?

Константин: Мне тогда казалось, что это круто. Потому что в Москве под Олимпиаду вообще все вычистили. Можно было только по квартирам играть, и то, опасаясь постоянных облав, которые на этих квартирах происходили. В Питере все было значительно свободней и… не хочу употреблять это слово, потому что оно себя дискредитировало, но — демократичней. Мне не нравится это слово… Свобода была в Питере.

FUZZ: «Квартирники» все равно ведь продолжались?

Константин: Да, конечно. Я поэтому и не люблю акустические выступления, видимо, в свое время переиграл этих квартирников чересчур много.

FUZZ: Кто в то время был организатором?

Константин: Очень много людей в различных городах. Я сейчас не возьмусь перечислять имена, потому что кого-то забуду наверняка.

FUZZ: Как обычно это происходило?

Константин: Мы договаривались о цене, она варьировалась от 25 рублей до 50. Но 50 — это очень круто, потолочная цифра. Так, обычно 25 рублей, 30. Люди скидывались по рублю, приходили в определенное место, куда им назначалось. Я приезжал со своим, можно сказать, импрессарио, который забирал эти деньги и из квартиры уходил. Учитывая шмоны и облавы, которые возникали время от времени. Когда меня брали, денег не было, соответственно, я просто приехал попеть песни для друзей. Никаких юридических зацепок, чтобы меня привлечь, у властей не было.

FUZZ: Частенько такое случалось?

Константин: В Москве особенно часто, да. В Питере — нет. Кто-то стучал, приезжали. Но, поскольку деньги передавались третьему лицу, которое уезжало с этой квартиры сразу же, то прицепить меня было нельзя (смеется).

FUZZ: Кто был импресарио?

Константин: Мои товарищи, не обязательно один и тот же человек. На эти деньги просто покупали портвейн, когда я к ним приезжал. Ну, что-то на жизнь оставалось.

FUZZ: Образ жизни того времени?

Константин: Сегодняшним днем. Исключительно. День прошел и слава Богу.

FUZZ: А на бытовом уровне?

Константин: На бытовом тоже. Мне хватало этих 25 рублей на какое-то время. В неделю я давал, наверное, два квартирника. Если посчитать по тем зарплатам, средняя 100 рублей была, то у меня получалось где-то 400 в месяц. Это приличные деньги, чтобы позволить себе существовать, ездить на поезде в Санкт-Петербург, туда-сюда. Я из плацкарта уже перешел в купе, и так далее.

FUZZ: А другое из житейского? Питание?

Константин: Когда я жил в Москве, питался дома. А в Питере, конечно, столовки, в основном. Когда не хватало денег, то — исключительно гарниры брались и все. А так — котлетки по семь копеек (смеется).

FUZZ: Ты можешь охарактеризовать составы «Алисы» — времен окончания записи «Энергии» и сегодняшний?

Константин: Был еще состав до окончания записи «Энергии»: Задерий, Кондратенко, Шаталин, Нефедов и я. Потом был состав с Самойловым как гитаристом, и на «Энергии» Петя как раз стал бас-гитаристом, потому что он играл там и на гитаре и на бас-гитаре. И после этого альбома перешел на бас-гитару. Сложно говорить о составах. Есть прелесть во всех составах своя. Все диктует та музыка, которую хочется играть в данный момент. Каждый состав делал ровно то, на что был способен. И делает.

FUZZ: А что сегодня?

Константин: Сегодня «Изгой». Альбом, который выйдет в октябре (смеется).

FUZZ: Чем он отличается от предыдущего?

Константин: Он жестче. На мой взгляд, это самый жесткий альбом у «Алисы». Он не такой закрученный, как «Черная Метка», более риффовый, прямой. Риффовая музыка.

FUZZ: Насколько образ жизни нынешнего Константина Кинчева был бы понятен для 26-летнего Кости Кинчева времен записи «Энергии»?

Константин: Каждый человек должен быть адекватным своему возрасту. В 26 лет я жил более буйной жизнью, чем сейчас. И ежели было б наоборот, и я вел ботанический образ жизни в 26-летнем возрасте, а к 46 вдруг вдарился во все тяжкие, это выглядело бы несколько нелепо, если не сказать круче — смешно. А так все в общем закономерно. Сравнивая Кинчева 26-летнего и нынешнего 46-летнего, могу сказать одно — девиз жизненный не поменялся. Я хочу прожить жизнь так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. А это главное.

FUZZ: Вопрос когда-нибудь стоял так: или стимуляторы или…

Константин: Жизнь показывает так, что все мои друзья, которые не остановились вовремя — они уже на том свете. Всё.

Экспериментатор

FUZZ: Петр, как ты появился в «Алисе»?

Пётр Самойлов: Благодаря Задерию. У нас с ним был совместный проект, в котором я даже пел. Потом я оттуда слился и прозябал сам себе на Треугольнике. Это известнейшее место у Адмиралтейства, я пару лет был начальником этого Треугольника — с акустической гитарой и портвейном. Оттуда меня Задерий и вытащил. Опять же, Шаттл тогда свалил из группы «Алиса» в первый раз. Задерий сказал: «Будешь играть на гитаре, вокалист у нас есть». Мне дали записи чудовищные, четыре или пять песен. Понять что-либо было практически невозможно. «Идет Волна» еще что-то из себя представляла, а остальное — просто шум. Я немножечко понял, что там хотел сказать Шаттл, но в принципе все пришлось изобретать самому. Так я стал гитаристом группы «Алиса».

FUZZ: Какие у тебя были отношения с Задерием — чисто приятельские?

Пётр: Так нельзя сказать. Мы были очень дружны, много времени проводили вместе, нам было интересно.

FUZZ: Помнишь первое впечатление при знакомстве с Кинчевым?

Пётр: Плохо помню, по причине того, что находился тогда все время в состоянии перепоя. Это однозначно. Костя помнит что-то, а я нет. Помню, как первый раз увидел его на фестивале. Залез в яму оркестровую посмотреть, как Задерий в «Алисе» устроился, и там близко, все внимательно рассмотрел. Было яркое впечатление.

FUZZ: Это III фестиваль Ленинградского Рок-клуба.

Пётр: Да, впервые там выступали. Для меня это было реальным открытием. Я знал, как выглядят «Аквариум», «Россияне», «Зоопарк», «Пепел». Там была куча команд, которые можно было слушать, смотреть. А тут — совершенно другая появилась величина. Для меня. Есть, допустим, любители «Аквариума», «Зоопарка», которые «Алису» не очень-то принимали. Есть любители «Орнамента». А также «Аргонавтов». А также еще Аллы Пугачевой. И Киркорова. Есть разные любители. А вот для меня именно группа «Алиса» оказалась тогда глотком свежего воздуха. В отличие от Гребенщикова. Для меня тогда «Россияне» были номер один. Как и для большинства рок-клубовских деятелей. Думаю, зрителей мало было тогда в Рок-клубе, потому что каждый второй был музыкант. Было очень тяжело играть на сцене для ценителей. «Мы-то можем лучше. Мы посмотрим, конечно, на это хозяйство…» Там очень напыщенная была публика, половина точно.

Для меня тогда «Алиса» стала ярким сценическим образом, совершенно ни на что не похожим. Человек неизвестно откуда. И захотелось узнать, что это такое. Точно не могу сказать, но, мне кажется, я буквально сразу попал в этот коллектив. Не прошло и двух недель после фестиваля, по-моему, как я уже играл в группе. И не прошло и месяца, как я уже записывался.

FUZZ: Какие отношения были в группе при записи «Энергии»?

Пётр: Могу сказать служебной фразой: творческие отношения. Даже супер-творческие. Потому что мы в процессе работы друг друга узнавали. Я не был знаком с Кинчевым. Как я понимаю, он тоже с ребятами провел не так много времени. Это была первая запись по сути студийная. Если не брать в расчет «Нервную ночь», которую он с «Секретом» и Задерием делал. В то время на репетиции аппарат был такого качества, что, может быть, человек себя и слышал, что он играет, но в целом понять все было сложно. А запись позволяла понять, кто о чем ведет речь.

FUZZ: Запись альбома ведь заняла полгода.

Пётр: Всё лето. А по сведению — действительно позже. Склейки, сшивки — в то время ведь не было компьютеров, и все делалось с помощью ножниц. Это сейчас называется сэмплы, клипы — а в то время называлось ножницы.

FUZZ: О специальных приемах, использовавшихся в записи — как шумовых, так и текстовых. Например, идея со звуком лозы в «Экспериментаторе» была твоя?

Пётр: Захотелось иметь такой звук — сейчас бы я его назвал реверс тарелки, звук тарелки, перевернутый наоборот. Мы попробовали, но тот звук не подошел. А каких-то глобальных синтезаторов у нас не было, естественно. Курехин попозже подошел со своей чудо-машинкой, а у нас тогда ее еще не было. Так вот, мы вышли покурить в садик у Дома пионеров на улице Панфилова. А там какие-то кусты растут. Поскольку я всегда был дружен с природой, много времени проводил в лесах, полях и огородах — подумал, почему бы это не использовать как хлыст. Приватизировали его, очистили листочки, притащили в студию и начали с ним около микрофона манипулировать. Потом выяснилось, что с этим хлыстом звук прописать очень сложно — он возникает в начале пути, очень коротко около микрофона и исчезает. Практически его нет. Я понял эту ошибку. Но услышал, как он звучит, и схитрил. В микрофон свистела не только лоза, но и я этот звук воспроизводил губами. Поэтому там запись не самой лозы, а скорее моей имитации.

FUZZ: Я это в первый раз слышу.

Пётр: А я это в первый раз вспомнил.

FUZZ: А история с батареей, которая использовалась как перкуссия?

Пётр: Была не батарея, а кожух от лампы дневного света ребристый. Такие в то время висели в школах, и в ДПШ тоже. Мы использовали вообще все агрегаты, которые находились в этой комнате под названием студия. Дрель, какие-то строительные материалы — потому что хотелось разнообразия. Все, из чего можно извлекать звук, было записано. Вплоть до страшно расстроенного фортепьяно.

FUZZ: Есть ли твой голос на «Энергии»? Слова «Левая сторона, правая сторона» кто произносит?

Пётр: По-моему, я в «Энергии» вообще ничего не говорил, кроме начала самого по поводу того, что всё лето мы тут провели, работали, а денег не получим. «Я буду жаловаться!». Всплеск эмоций. Хотя я тогда очень сильно ошибался. Больше я там не озвучивал ничего. Задерия, Кинчева голоса. Паша Кондратенко — наш железнодорожник, говорил: «Левая сторона, правая сторона». Это совершенно точно, я сейчас вспомнил. Он как раз тогда любил это дело и понимал что-то в левой стороне и в правой.

FUZZ: Ты начал запись, играя на гитаре, а потом заиграл на бас-гитаре?

Пётр: «Соковыжиматель» и «Энергию» на бас-гитаре пришлось играть мне, поскольку Задерий решил, что он не справится с этой задачей и сказал, что надо приглашать Титова как минимум. Сложные произведения. Я сказал, что абсолютно ни к чему человека отрывать от основной деятельности, взял бас и на следующий день записал эти партии. Подправил его бас-гитару достаточно покоцанную и все на ней сделал.

Я на пластинке указан как гитарист, бас-гитарист, перкуссионист, бэк-вокалист, и где-то еще умудрился на клавишах сыграть. Мне тогда нравилось все.

FUZZ: Получается, ты мультиинструменталист.

Пётр: Не знаю, какой я «мульти», потому что играть ни на чем не умею в принципе. Но орать я могу громко.

FUZZ: Как строилась работа между музыкантами и звукорежиссером в студии?

Пётр: Андрей (Тропилло — ред.) все-таки постарше нас, лет семь разницы. И мы должны вроде к нему относиться как к взрослому товарищу, брату старшему. Когда дело касалось технических вопросов, которые нам нужно было выполнять, он принимал позицию начальника, взрослого человека и не подавлял, а объяснял, как надо делать. Во всем, что касалось творчества, он принимал активнейшее участие. У него был богатый опыт общения с музыкантами, и он понимал, что рождается что-то новое. Он — как повивальная бабка, принимал роды. И у него было отношение к нашей группе как к роженице.

FUZZ: Как долго шла работа в студии и всегда ли на трезвую голову?

Пётр: Такое ощущение, что процесс был непрерывным, какой-то линейкой. Скорее всего, что-то было на трезвую голову, что-то нет. Человек не может три-четыре месяца находиться в одухотворенном состоянии с утра до вечера. И не один человек, а много.

FUZZ: Костя вспоминал, что у Тропилло было красное вино, прокисшее, как уксус, и к концу работы он обпился этим вином до такой степени, что пожелтел.

Пётр: У него глаза были желтые, я испугался страшно. Руки мыть побежал. Это была типичная желтуха. Но я это вино не пил. У меня есть подозрение, что я в тот момент вообще не пил. Не хотелось и все. Меня Задерий тогда закодировал. Может, он сам не знает, что умеет это делать. Я год не пил. Может, это после альбома уже было.

FUZZ: Костя у тебя жил в это время?

Пётр: Да, полгода. Как раз я женился, и медовый месяц так проходил, у меня комната была одна. Свалилось все неожиданно — женитьба, запись, «Алиса» — куча-мала. Нельзя сказать, что мы были пацаны молодые. 26 лет — уже приличный возраст, взрослые дядьки. Но мы жили как дети, подростки. Видимо, не доиграли в свое время в игрушки, и, освободившись от опеки, стали играть.

FUZZ: Какой была ваша жизнь на бытовом уровне в 1985 году?

Пётр: Не было никакого уровня. Это было место, где ты можешь упасть, заснуть, и слава Богу. Никто не искал удобств. Комфорта не было никакого бытового. Это подогревалось заявлениями: «Мы же панки!.. Мы можем жить где угодно, жрать что угодно, пить что угодно…" Нынешние панки немного другие. Мне кажется, они позлее. А у нас не было зло, было злобненько. Антиалкогольный указ нас не коснулся. Свинья, конечно, был более продвинутый в этом вопросе. Так, как он, я не мог. Но однажды на Сахалине, где был действительно сухой закон — не из чего гнать самогончик, вспомнил свои технические возможности. Поэтому пили одеколон. И он нормально шел! Нас ничем не запугаешь.

FUZZ: «Тройной»?

Пётр: «Саша», он был приятнее, «Тройной» пожестче.

FUZZ: «Саша» и «Наташа».

Пётр: «Наташа» — женский напиток. Я уже был человек, отслуживший в армии и «Шипр» попивший. На самом деле, у нас панковала вся страна. И до сих пор панкует, есть подозрение, в какой-то своей части. А в то время в армии было нормой — «Шипра» попить.

FUZZ: У тебя есть любимая песня на «Энергии»?

Пётр: К каждой песне относились как к отдельному произведению. Не было такого понятия как стиль или, как это называется-то сейчас… концепция. Делали все, что умели. Вот есть такая штука — я в нее воткну все, что могу. Почему и использовалось все, что вокруг лежало. Все хватались за любую работу. Это творческий голод — когда шесть-восемь лет сидел дома, долбил гитару, и вдруг тебе дают записаться. Естественно, сорвались как с цепи. Представляешь — восемь лет багажа у людей, которые занимались музыкой? Поэтому, как ни странно, сейчас я слушаю альбом, и мне не стыдно за то, что там сделали. Все песни любимые. Больше всего я вложил в песню «Соковыжиматель» — там я играл на гитаре и бас-гитаре, и это первое, что я сыграл на бас-гитаре. Потом люди мне говорили: «Круто, Петр Сергеевич, где же вы учились на бас-гитаре играть? А мы учимся по произведению „Соковыжиматель“», — начинающие бас-гитаристы. А я научился за ночь играть, придумал и сыграл.

Александр ДОЛГОВ

«FUZZ» № 9/2005

Скрыть

Мы говорим попеременно то на кухне, то в гостиной. Георгий постоянно курит, пачка «Marlboro» тает на глазах. Мы рассуждаем о том, как меняет человека новое имя… Люди стали называть Юрия Каспаряна Георгием после крещения (в Преображенском соборе) осенью 1990 года. Крестным отцом стал Сергей де Рокамболь, известный петербургский художник-концептуалист, с которым Каспарян познакомился сразу после гибели Цоя. Вообще 90-е для Георгия были временем экспериментов, в том числе и над собой. Конечно, он оставался в музыке, записывая и выпуская альбомы, но все-таки был вне поп-музыкального процесса. У него ведь совсем не было концертов (эпизодические выходы на сцену не в счет).

Очередной поворот произошел только в 2002-м, когда Вячеслав Бутусов пригласил Георгия в «Ю-Питер», и для него вновь началась основательно подзабытая гастрольная круговерть. Выбор Бутусова был совсем не случаен — если принимать во внимание, что с конца 90-х они вместе находились в «поисках философского камня», работая над альбомами.

Совершенно органично в репертуар «Ю-Питера» вошло несколько «киношных» песен, и, как сказал Георгий, в будущем сезоне у группы их станет еще больше. Что ж, это вполне закономерно, учитывая, что лидер-гитарист «Ю-Питера» своей манерой игры определял лицо группы «Кино».

Я обращаю внимание на картину, висящую на стене гостиной — на ней два небритых гитариста-хулигана на манер танцовщиц канкана весело дрыгают ногами. Надпись на картине в нижнем правом углу: «Юрику от брата». Подписи на брюках музыкантов, соответственно гласят: «брат» и «Юрик». «Это Цой мне как-то подарил», — поясняет Георгий. На противоположной стене женский портрет — сходство с Натальей, женой Георгия, бесспорно. «Нет, это работа не Цоя, а Тимура Новикова, — и, после длинной паузы, — моя юность прошла в окружении замечательных людей: Цой, Курехин, Тимур Новиков».

Георгий берется за гитару. Он наигрывает знаменитое вступление к «Пачке сигарет». Звук у гитары без электрического усиления какой-то плоский, но воображение без труда дорисовывает музыкальную картинку. Звук становится сочным и прозрачным, и я уже слышу грустный голос Цоя, монотонно напевающего первые строчки песни:

Я сижу и смотрю в чужое небо из чужого окна.

И не вижу ни одной знакомой звезды.

Я ходил по всем дорогам и туда, и сюда

Обернулся — и не смог разглядеть следы…

Знакомство

FUZZ: Георгий, как вы познакомились с Цоем?

Георгий Каспарян: У нас был общий барабанщик — у группы «Гарин и Гиперболоиды», где играли Виктор, Алексей Рыбин и Олег Валинский, и у нашего студенческого коллектива, где играл я, Михаил Борзыкин, два моих друга и опять же, Олег Валинский, с которым мы до сих пор иногда видимся. Вот Валинский и был этим барабанщиком. Нас познакомили общие друзья. Виктор с Рыбиным после первого концерта решили собрать серьезную группу и пригласили играть на басу моего знакомого — Максима Колосова. Вот через него я, собственно, и попал в «Кино». То есть, он как-то ехал в гости к Виктору и позвал меня: поехали вместе! Так и получилось…

Дурка

FUZZ: 1983 год. Виктор «косил» от армии в больнице на Пряжке. Вы не приходили к нему?

Георгий: Нет, не приходил. Это было не очень просто. Марьяна его навещала, а я ожидал, когда же он выйдет… Марьяша смешно рассказывала, как Цоя на Пряжку укладывали. Там нужно было под МДП закосить, маниакально-депрессивный психоз. Порезать вены и так далее. С этим брали. У них там как-то было налажено со знакомыми, что его возьмут, но вены все равно нужно было резать. А Цой терпеть не мог крови. Палец колоть — это уже была проблема, тем более что человек на гитаре играл. А тут — вены резать себе!… В общем, вызвали они «Скорую», приехали врачи, а Цой сидит такой розовый, на руках царапины какие-то маленькие. Ну, забрали все равно!

Он вышел — принес две песни: «Транквилизатор» и «Я иду по улице в зеленом пиджаке…» По поводу последней говорит: ты рок-н-роллы любишь — вот тебе, пожалуйста… Ну, чтобы мне было понятно, что играть, потому что я, кроме рок-н-роллов, ничего не играл тогда практически. Все время мучился: что за «новая волна», что там надо играть на гитаре? Там ведь гитара не основной уже инструмент. А мы были гитарной группой все-таки. И все это нужно было аранжировочно соотнести как-то — по функциям, по всему. Непростая задача: чтоб и нововолновая эстетика присутствовала и, в то же время, чтобы всё это оставалось простой гитарной музыкой. Я очень долго находился в поиске, что заметно по тем альбомам — «Начальник Камчатки», «Ночь».

FUZZ: Вам ведь тогда «Creedence» нравился?

Георгий: Да, очень! И до сих пор нравится!

КГБ

FUZZ: А у вас проблем с армией не было?

Георгий: Не было. Я окончил техникум с военной кафедрой. Таких техникумов было три в городе, но о них мало кто знал. Вот Тимур Новиков знал — там же учился. Единственная там была проблема — нужно было три года работать по распределению в нашем секретном подводнолодочном производстве, в «Рубине». И я, конечно, страдал, потому что хотел работать в котельной. После техникума я пытался устроиться на работу в котельную, но из-за этого распределения меня никуда не брали, и, в конце концов, я пошел устраиваться в «Рубин». И там, когда начальник отдела кадров узнал мою фамилию — долго мялся, ходил куда-то. В конце концов, выдал мне справку о свободном распределении. Как я понял, это было связано с нашим замечательным КГБ. У них там были какие-то свои резоны. Меня решили не допускать на секретные объекты. Может быть, потому что я уже тогда вовсю с Джоанной тусовался. Или… ну, разные могли быть причины. Так я получил вожделенную справку о свободном распределении, устроился в котельную, но промахнулся. Котельная была не тихая, а пять котлов с трехэтажный дом, за которыми следить нужно было. И график там был не сутки через трое. Поэтому, в частности, я не снялся в джоаннином клипе «Видели ночь», о чем жалею до сих пор. Это тот, где Цой соло на дереве играет. Все ребята веселились, а я работал.

Кинематограф

FUZZ: Первое знакомство с Рашидом Нугмановым помните?

Георгий: Честно говоря, плохо. Рашид постепенно появлялся в моем сознании. А когда появился, стало казаться, что так было всегда. В «Йя-ххе!» я, кстати, не снимался… Я вот тут недавно первый раз посмотрел фильм, в котором мы снимались в Киеве — «Конец каникул». Очень все понравилось. Тогда все его ругали, и мы в первую очередь, а сейчас я понял, что это замечательный исторический документ. Это первый фильм с группой «Кино», и нас там достаточно много, что редкость. У нас ведь нет практически никаких съемок, кроме нескольких таких концертов и джоанниных клипов. А тут целый фильм — четыре песни. Хороший фильм. Мы снимались в нем в июне 1986-го. Жили в Киеве, в гостинице «Славутич». Я недавно в ней снова останавливался — она совсем не изменилась… Веселое время было. Все молодые, солнышко светит, вино надо пить, чтобы радиацию выводить. Мы старались делать это как можно чаще. Может быть, поэтому сам процесс съемок совсем не запомнился.

FUZZ: Поездка на редфордовский фестиваль независимого кино в Парк-Сити чем запомнилась?

Георгий: Ездили — Цой, Наташа Разлогова, Нугманов, Джоанна и я. Зима была. Роберт Редфорд мелькал… Там типа горнолыжный курорт под Солт-Лейк-Сити. Жили в номерах, вроде мотеля. На лыжах не катались. Катались на подъемнике…

FUZZ: Вы там ведь и играли?

Георгий: Да, после фильма, по старинке — в две гитарки. Сыграли то, что в фильме — «Группу крови», «Звезду по имени Солнце». Народ очень благосклонно это воспринял — Россия была тогда в моде: они уже не страшные, вот они уже здесь! Возвращались втроем — с Наташей и Виктором. Лос-анджелесский аэропорт был забит — у них там сбой какой-то был. Мы часа три простояли на взлетной полосе. Сейчас уже семьсот сорок седьмых «Боингов», с надстройкой такой, немного, а тогда они были очень популярны. И вот, помню на поле штук двадцать этих «Боингов» — разноцветных, разных компаний, со всего мира — это же международный аэропорт… В 1989 году это было свежо и радужно.

FUZZ: Нугманов в сентябре 1990-го собирался снимать новый фильм с участием «Кино». Вы были в курсе этих планов?

Георгий: Да, разговоры об этом были. Даже, вроде, сценарий был — до сих пор у меня где-то лежит. Но меня больше тогда, конечно, гастроли по Японии волновали. Хотелось съездить… Они уже были назначены. Виктор с Джоанной ездили в Японию — знакомились, договаривались. Он был очень вдохновлен, очень хотел туда поехать. Он там себя очень хорошо чувствовал… А Нугманова я как-то недавно хотел вычислить — а он где-то в Бразилии. Потерялись. Я бы его с радостью повидал.

FUZZ: Как вы собирались совместить съемки в фильме, гастроли, запись альбома?

Георгий: Рашид очень оперативно предполагал снимать. Ну, сидели бы в Алма-Ате в студии…

FUZZ: Он, кстати, планировал снимать в Подмосковье…

Георгий: Тем более. Сидели бы на «Мосфильме»…

Москва

FUZZ: Цой менялся с течением времени?

Георгий: Конечно. Виктор остепенялся вместе с тем, как росла его популярность. Менялся статус, возраст и менялись привычки. Одно дело — нам по восемнадцать-двадцать лет, а другое — уже по двадцать семь… Взрослые мужчины. Уже особо не подурачишься.

FUZZ: Виктор последний год жизни прожил в Москве?

Георгий: Да. Ну, там Наташа, Айзеншпис…

FUZZ: А он не тяготился жизнью в столице?

Георгий: Нет, по-моему. Все было налажено. Они то ли снимали квартиру с Наташей, то ли жили у ее родителей…

FUZZ: Какой человек Наташа? Как они познакомились с Виктором?

Георгий: Наташа? Светская дама, хорошо образованная. Работала переводчицей-синхронисткой — фильмы с французского языка переводила. С ней всегда было интересно, весело. Они познакомились на съемках фильма «Асса». Виктор влюбился… Я видел, что-то у них там происходит, но не считал возможным задавать какие-то вопросы.

FUZZ: Виктор делился с друзьями тем, что у него на душе?

Георгий: Нет, он был очень скрытный человек… Не то чтобы скрытный, а замкнутый.

«Черный альбом»

FUZZ: У нас в редакционном архиве обнаружилось это фото — какие-то ассоциации вызывает?

Георгий: Лица знакомые… Это Натали, Жоэль. Они помогали нам выпустить альбом «Кино» 1991 года, «Черный альбом». Сводили-то мы его во Франции. Это 1990 год. Ботиночки, смотрю, еще те, свитер, джинсы… Жоэль, насколько я знаю, сейчас культурный атташе Франции в Москве.

FUZZ: Эта пресс-конференция где происходила?

Георгий: Ну, это не презентация. Презентация была в МДМ…

FUZZ: В «Черный альбом» вошло девять песен, написанных в разное время…

Георгий: Там все песни новые, кроме «Следи за собой» — она была записана на «Мосфильме», по-моему, во время сессии, когда мы писали музыку для «Ассы». Не знаю, почему Виктор решил ее вставить в альбом. И «Когда твоя девушка больна» — это из цикла песен «Про любовь»: «Это не любовь», «Братская любовь» — замечательные песни, которые потом вообще непонятно куда делись. Ну, то есть они вошли в так называемый альбом «Неизвестные песни», а записывались дома у Леши Вишни перед «Группой крови». Та сессия как-то заглохла, но вот остались эти песни — «Ты обвела меня вокруг пальца», «Братская любовь» и прочее… Потом Виктор резко сменил курс и написал материал для «Группы крови»… А остальные песни — новые, написанные за последний год.

FUZZ: Были разговоры о том, когда этот альбом должен был быть выпущен, какое у него будет название?

Георгий: Нет. Ну, осенью должна была быть студия… Рабочего названия у альбома не было — мы на эту тему не думали.

Тукумс

FUZZ: Когда и где была сделана рабочая запись «Черного альбома»?

Георгий: В Латвии, в Тукумсе, где мы отдыхали. 24 июня 1990 года мы отыграли концерт в Лужниках, и Виктор тут же, в течение недели, уехал отдыхать. Я занялся покупкой машины. Купил с определенной целью: тоже поехать в Латвию. Прихватил аппаратуру: инструменты, портастудию, усилитель с колонками. Это та самая знаменитая аппаратура, которую привезла Джоанна. Что-то до сих пор лежит у меня, что-то дома у моих родителей, что-то у Тихомирова. Пультик, магнитофон. Я его пытался даже как-то починить, но безуспешно. Поехал к Виктору. Мы там отдыхали, развлекались и работали. То есть, к тому времени у Виктора на кассете уже были записаны какие-то наметки под гитару. И в основном мы обсуждали, какая будет ритм-секция — такая фактура, этакая… Ну, Виктор, естественно, играл и пел. Я программировал, тоже играл что-то: бас-линию прописал, барабаны. Помню, что Виктор очень небрежно сначала спел, и я его попросил перепеть по-настоящему — ну, мне же нужно было сидеть и работать с этим! Спой, говорю, нормально, пожалуйста. Он: «Ой, ну ладно!.." Перепел. Все это продолжалось в течение месяца или, может быть, немногим меньше. Потом я собрал вещички, забрал эту кассету, и четырнадцатого августа в пять часов вечера уехал. Всю ночь ехал, пятнадцатого, около шести утра, приехал в Питер и завалился спать. Где-то часа в два проснулся, поехал в гости, и там уже Марьяна меня вызвонила с трагической вестью. Тихомиров как раз в это время приехал из отпуска — тоже после ночи езды. Мы созвонились, он взял свою супругу, я взял Марьяну, и мы поехали обратно…

FUZZ: Почему именно Тукумс был выбран Виктором как место для отдыха?

Георгий: Ну, там был небольшой хуторок. У Наташи Разлоговой он был местом отдыха со студенческих времен. Виктор там отдыхал и в 1989 году. Там была филологическая тусовка, небольшая компания Наташиных друзей. Я жил в небольшом домике для гостей, а Виктор с Натальей и детьми — с сыном Наташи и со своим сыном Сашей — жили в хозяйском доме. Очень мило проводили время — гуляли, разъезжали по окрестностям, ездили в Юрмалу. Отдых… Под студию у нас там был сарайчик отведен.

FUZZ: Телефон там был?

Георгий: Я не видел, но, судя по тому, что Наташа дозвонилась…

FUZZ: У Виктора был «Москвич»?

Георгий: Да, «Москвич 2141». У Тихомирова «восьмерка», и у меня «восьмерка». Нельзя сказать, что мы были очень опытными водителями. Я как раз перед этим учился водить, с Тихомировым вместе сдавали на права. По-моему, это было в 1988 году, потому что помню, что в Америке я уже ездил. Первый мой опыт индивидуального вождения. Мы туда приехали, и Джоанна сказала: я занята, вот машина, развлекайтесь. Права тогда у меня уже были. И я достаточно уверенно ездил. Изящно лихачил.

FUZZ: Алкоголь?

Георгий: Виктор не пил практически… Тем более за рулем.

Последняя запись

FUZZ: В августе 1990-го Тихомиров и Гурьянов чем занимались?

Георгий: Про Георгия ничего не могу сказать, а Игорь ездил отдыхать в деревню с семьей. Потом Айзеншпис организовал запись — мы писались на «Русском видео», в Москве, на даче Берии. Хорошая студия, профессиональные звукорежиссеры. Ну, собственно, у нас главная задача была — сохранить все, что от Виктора осталось: голос, гитару. И, потом, несколько технических моментов: синхронизировать записанную вот на этой демонстрационной кассете драм-машинку с синхро-сигналом. Помню, сидел там, «плюс-минус» нажимал. В одном ухе — запись драм-машинки, в другом — реально играющая музыка. То есть, все четыре трека скинули на двадцатичетырехканальную пленку, прописали синхро-сигнал, и потом уже искали звуки. Там был выбор на студии: барабаны «Siemens» электронные — по слухам, сделанные на заказ для «Def Leppard», сэмплеры, банк звуков неплохой. Вот мы им пользовались. Делали аранжировки, записывали. Втроем. Это было в сентябре—октябре. В ноябре мы уже поехали в Париж всё сводить.

FUZZ: Каким было состояние участников группы в тот момент?

Георгий: Конечно, шок был — но как бы в глубине, на уровне подкорки. Я помню, меня так трогало… В песнях «Черного альбома» тема прощания очень четко звучит… И во время записи все это очень сильно эмоционально воздействовало.

FUZZ: Было понятно, что группа после этой записи прекратит существование?

Георгий: Конечно.

FUZZ: Вы не задумывались, что будет дальше?

Георгий: Никто особо не задумывался. Ну, я, по крайней мере. Не знаю, почему… Наверное, в силу характера.

Если бы…

FUZZ: Если бы не случилась трагедия в Тукумсе, как, по-вашему, развивались бы события?

Георгий: Не знаю. Был бы небольшой спад популярности, а потом выход на стабильный, довольно высокий уровень. Типа наших отечественных «The Rolling Stones» что-нибудь. Если Виктор не увлекся бы кинематографом серьезно. Снимался бы где-нибудь в Японии и приезжал бы два раза в год здесь концерты играть, записывать альбомы.

Письма

FUZZ: Группа «Кино» получала много писем от поклонников? Куда они присылались?

Георгий: Вот про это я ничего не знаю. Их было очень много. Но куда они приходили? На самом деле — это вопрос. Ведь у Виктора не было постоянного жилья. То есть, он, конечно, был где-то прописан, но… Он как-то сетовал на это, но дальше разговоров дело не шло.

После «Кино»

FUZZ: В начале 90-х вы ушли из музыки…

Георгий: Да. Собой занимался, в основном. Но потом вернулся. Три альбома было записано с Сергеем Михайловичем (Де Рокамболем. — авт.). «Драконовы ключи»… Если бы был бюджет побольше, можно было бы сделать интереснее. А для низкобюджетного проекта все получилось очень даже неплохо. Но — это не популярная музыка… Потом Вячеслав пригласил поиграть. Я понял, что моя стезя — это поп-музыка все-таки.

FUZZ: Вы были с «Ю-Питером» в Америке. Повидали кого-нибудь?

Георгий: Да. Мы были в Лос-Анджелесе, навестили Джоанну, ее родителей. А вот с Наташей повидаться не удалось. Она вроде бы живет в Лос-Анджелесе, но никакой информации. Хотя я бы встретился с ней с огромным удовольствием!

Беседовал Александр ДОЛГОВ

«FUZZ» № 9/2005

Скрыть

3. Детство в погонах.

В 10-летнем возрасте Стас по настоянию деда и отца был отдан в Суворовское военное училище, в котором проучился 7 лет. Увлекшись музыкой «The Beatles» и «The Rolling Stones», он осваивает гитару и создает в училище свои первые группы — «Чародеи» и «Политбюро».

4. Личное творчество.

В 8 лет отец подарил Стасу его первый фотоаппарат — школьную «Смену», с тех пор он не расстается с камерой, пройдя длинный путь от пионерских фотоопытов до персональных выставок в знаменитых залах Москвы и Санкт-Петербурга. Его единственная публикация в журнале FUZZ — портрет Юрия Шевчука в черных очках («FUZZ» № 1/2003).

5. Год Вудстока.

Состоявшийся в августе 1969 года фестиваль в Вудстоке и увлечение идеями хиппизма оказали огромное влияние на Стаса и его дальнейшую судьбу. 69-й год для Стаса знаковый — поступление в Московский институт иностранных языков, создание группы «Цветы», начало настоящей взрослой жизни.

6. Хендрикс из ДК «Энергетик».

В этом Дворце культуры, ставшим в начале 70-х настоящей кузницей московского рока, в комнате № 8 находилась репетиционная точка, которую делили между собой «Скоморохи», «Машина Времени» и «Блики» (впоследствии «Цветы»). Как вспоминает Андрей Макаревич, Стас в то время играл на гитаре «Орфей», у которой отсутствовала часть колков, поэтому настроить ее без плоскогубцев было невозможно. Впрочем, при манере игры, которую исповедовал Стас, настраивать гитару было совершенно не обязательно, т. к. аккорды ему были не нужны. Стас играл «необыкновенно эффектно и агрессивно».

7. Советские «Битлы».

Так называла «Цветы» советская официальная пресса. Победив в 1972 году на фестивале студенческой самодеятельности, «Цветы» получили право на выпуск гибкой пластинки с четырьмя песнями. Этот миньон, выпущенный «Мелодией» в 1973 году, был продан 7-миллионным тиражом. Через год — еще один миньон, переход в профессионалы и… роспуск группы в 1974 году приказом Министерства культуры с формулировкой за «пропаганду западной идеологии и идей хиппи».

8. Open-air по-армянски.

В 1981 году Стас Намин организовал и провел для того времени самый большой в стране поп-рок-фестиваль, он прошел на велотреке Еревана (70 000 зрителей). Перед его открытием ходили слухи о приезде Пола Маккартни и группы «Bee Gees», на самом деле его программа ограничилась однодневным выступлением советских рок и поп-исполнителей и групп. После фестиваля его организатор попал в очередную опалу, а «Группе Стаса Намина» (так теперь называются реформированные «Цветы») было запрещено выступать в больших городах СССР.

9. Рок-дефлорация Кремля.

В январе 1992 года Стас Намин организовал и провел серию концертов «Рок из Кремля». Впервые в истории Кремлевского Дворца Съездов его сцена была отдана российским рок-музыкантам. Для Намина эта акция была скорее социальная, нежели культурная, олицетворением которой стало выступление Бориса Гребенщикова, впервые спевшего: «С…ть хотел я на вашего Ленина».

10. Ленин-мумий-тур.

Идея провести тело Ленина по миру, возможно, родилась у Стаса еще в юные суворовские годы, когда принудительные посещения мавзолея Ленина перед каждым парадом на Красной площади (это был обязательный ритуал для каждого участника парада) с его неприятной атмосферой придирок лиц из органов: «выньте руки из карманов, перестаньте улыбаться и т. д.», безусловно, вызывали только чувство отторжения. Намин рассчитывал заработать на проекте мирового ленинского тура 2 миллиарда долларов, чтобы потом в течение трех лет добавлять эти деньги к пенсиям российских стариков. Увы, этот проект остался прожектом.

Александр ДОЛГОВ

«FUZZ» № 8/2004

Скрыть

С тех пор многое изменилось в мире, но изнанка шоу-бизнеса осталась прежней. Это очень хорошо знает Стас Намин и поэтому без малого 10 лет живет вне шоу-бизнеса.

«Я живу другой жизнью, — признается он — рок-музыка меня совсем не интересует». Его не интересует то, что навсегда ушло из его жизни. Вот почему он не создает по второму разу то, что делал когда-то впервые — фирму грамзаписи, радиостанцию, журнал и прочее… Он с неохотой вспоминает о предыстории этого фестиваля: «Примерно за два года я начал думать о нем…».

В 1986 году впервые Намин смог выехать за границу (до этого он был невыездным). Гастроли «Группы Стаса Намина» с успехом прошли по городам США и Канады. На пресс-конференции в нью-йоркском «Hard Rock Cafe», где присутствовали американские деятели шоу-бизнеса, Намин предложил устроить в Москве совместный рок-фестиваль, приуроченный к 20-тию Вудстока. Американцы согласились.

В 1987 году Намин создает новую группу — «Парк Горького». По своей сути это была супер-группа, состоявшая из известных музыкантов, игравших модный тогда «хард-н-хэви». Группа пела по-английски, исполняя свой оригинальный материал, и была предназначена для экспорта за границу. Их ошеломительный старт в Америке (дебютная пластинка вышла на фирме «Polygram» 20 августа) практически совпавший по времени с московским фестивалем, конечно, не случайность. Намин вспоминает: «Я продвигал „Парк Горького“ на Западе сам. Мне было нужно группу рекламировать и поэтому мне было интересно вытащить на фестиваль в Москву именно звезд тяжелого рока, чтобы „Парк Горького“ органично вошел в фестивальный список. Я сам другую музыку люблю».

С американской стороны партнером Намина выступил Док Макги, менеджер групп «Bon Jovi», «Мotley Crue», «Сinderella», обеспечивший присутствие в Москве всех своих подопечных. В итоге в фестивале было заявлено восемь групп из Америки, Западной Германии и Советского Союза, половина из которых были звездами мировой величины. Это был пик взлета зрительского интереса к музыке «хард-н-хэви». Сомнений по поводу успеха фестиваля у организаторов не было.

«Я понял, что все состоялось, когда на сцену вышли первые артисты, и концерт начался, -рассказывает Намин, — и вот фестиваль прошел, никого не убили. Наша милиция была шокирована тем, что не было ни одного происшествия за весь фестиваль. Впрочем, был один забавный случай, когда один молодой человек разделся догола и начал танцевать. У меня была фотография — он бежит голый, а его ловит милиция».

По итогам фестиваля, девизом которого были слова «против алкоголизма и наркомании», Намин передал в московские больницы 1,5 миллиона долларов («у меня есть подтверждающие документы») для лечения наркоманов и алкоголиков. «Парк Горького» взломал американские топы, это было высшее достижение отечественных музыкантов на тот период. Советские зрители впервые в жизни посмотрели столь грандиозное рок-шоу. Что еще? Многие думали, что теперь Намин начнет возить в Союз западных артистов, но этого не произошло. Почему спросите вы? Потому что он всегда делает только то, что хочет делать сам.

Неожиданное продолжение

В 1991 году Стас Намин организовал и провел выставку своего друга американского художника Питера Макса (когда-то он придумал «желтую подводную лодку» «Битлам», а в 1989 году оформил сцену Международного фестиваля мира в Москве). Выставка прошла в Москве и в Ленинграде в августе 1991 года. В ленинградском Манеже на ее открытии выступила Группа «Аукцыон». Вспоминает Олег Гаркуша:

«Фирма «SNC Records» выпустила несколько наших альбомов, мы дружили с Наминым, часто записывались в его студии, так что не случайно, что «Аукцыон» вписался в эту историю с выставкой Питера Макса. Концерт в Манеже получился интересный, там не было никакой сцены, мы выступали буквально в самой гуще народа, Вова Веселкин как угорелый носился по двум этажам Манежа — делал шоу, зрители ему активно помогали. Мы сыграли что-то из «Бодуна» и «Как я стал предателем» и остались довольны выступлением.

Посктсриптум

Кстати, «Wind of change», знаменитая баллада «Scorpions» своим появлением обязана Стасу Намину. Легенда гласит, что Клаус Майне придумал лейтмотив и заглавные строчки этой замечательной песни, прогуливаясь после фестиваля в Парке Горького. С Москвы-реки в это время дул ласковый теплый ветер.

Через два года «Scorpions» выпустят русскую версию песни и часть средств от ее продажи передадут на благотворительные цели в Советский Союз. В связи с этим Намин организует встречу «Scorpions» с Михаилом Горбачевым в Москве. Пожалуй, эта акция стала последним аккордом в культурно-политической деятельности последнего президента СССР.

Александр ДОЛГОВ

«FUZZ» № 8/2004

Скрыть

FUZZ: Какое впечатление оставили выступления ваших коллег по Центру?

Гарик: «Парк Горького» я смотрел. Мы, кстати, дружим с ними по-прежнему. Эта группа организовывалась на моих глазах. Репетировали на базе у Стаса, потом они уехали в Америку, потом мы встретились в Америке. Когда мы приехали в Нью-Йорк, я включил МТВ и один из первых клипов, которые я увидел, был «Парк Горького». Их «Бэнг» крутили просто нескончаемо. Нам было очень приятно, что они в «Биллборде» на высоких строчках, и все вокруг знали в Америке, кто такие «Парк Горького».

«Нюанс» — я всегда жалел, что эта группа распалась, потому что для меня она была одной из самых интересных групп, играющих инструментальную музыку у нас в стране.

FUZZ: Как вы ощущали себя на одной сцене с мировыми звездами?

Гарик: Вполне нормально, я никаких комлексов неполноценности по отношению к другим музыкантам не испытывал. Мы были молодые, горячие ребята.

FUZZ: Самые яркие впечатления?

Гарик: С нами играл пару вещей саксофонист «Pink Floyd» Скот Пейдж, он приехал в Москву специально, чтобы с нами сыграть. Мы с ним познакомились на концерте «Pink Floyd», когда группа была в Москве и подружились. Он совершенно офигительный человек и один из величайших музыкантов. Он сыграл с нами пару вещей. Это самое приятное воспоминание.

Помню, Оззи Осборн ездил на маленьком электромобиле для гольфа, в то время такого здесь еще никто не видел… Приехал на нем в «Hard Rock Cafe» в парке Горького, ну, это фантастика! Мы дружили с «Bon Jovi». Эта группа тогда была в самых топах и в тоже время была молодой группой, люди в ней были не старше нас, Джон, по-моему, вообще мой ровесник. Все было отлично! Это волна перестройки, это время всемирной эйфории — такое короткое время «детей цветов». Все очень здорово было. Ничего подобного ни до, ни после у нас не было и вряд ли повторится.

Александр ДОЛГОВ

«FUZZ» № 8/2004

Скрыть

Начало

Рашид Нугманов: Я вырос на роке, на рок-н-ролле. В конце пятидесятых в Алма-Ате появились стиляги, центральная улица города стала именоваться Бродом. Там постоянно слонялись ребята, — я знал их благодаря брату Мурату, который был старше меня на восемь лет: такая полустиляжная, полублатная среда… И были древние магнитофоны с пленкой «Тип 2» (потом «Тип 6»), ужасающего качества записи. Потом «The Beatles» появились. Первая настоящая пластинка, которую я держал в руках — «Help!» Но никогда — с начала шестидесятых, когда мне было лет семь, и до начала восьмидесятых, когда дело уже шло к тридцати — мне и в голову не могло прийти, что эта музыка может появиться в России, в Советском Союзе, и песни могут исполняться на русском языке. Все, что было до восьмидесятых — не удовлетворяло. Это была либо откровенная попса, либо рафинированный «калькированный» рок с дебильными текстами. Когда появилась «Машина времени», я даже не воспринял Макаревича как представителя настоящего рок-н-ролла. Так, подражатели какие-то. Разновидность советской эстрады. «Машина» не могла встать на одну полку с тем, что я тогда слушал…

Король Брода

FUZZ: Если говорить о Броде — ведь с намерения написать книгу о нем и началась ваша творческая биография?

Рашид: Верно. Где-то с начала восьмидесятых годов я начал собирать материалы на эту тему. Я еще не знал, что это будет — то ли роман художественный, то ли сборник воспоминаний… Но название уже было. «Король Брода» — книга о моем старшем брате. Я много разговаривал на эту тему с ним, со всеми его друзьями, — известными персонажами той полублатной среды, и собрал огромное количество историй. Собирал, собирал, собирал… А потом, году в 1983-м, появилась мыслишка сменить профессию. После окончания Архитектурного института я три года проработал в конторе, и мне в какой-то момент просто осточертело там сидеть. Брат в то время работал в Обществе охраны памятников культуры Казахстана — ему это тоже порядком надоело. А, надо сказать, он к тому времени очень увлекся фотографией, просто великолепно стал снимать. У него проснулось какое-то природное чутье… И вот, я понял необходимость поменять что-то в жизни кардинально, что-то делать, и решил поступать во ВГИК на режиссуру. Старший брат несколько неожиданно решил поступать тоже — на операторский. Поехали в Москву, и оба поступили с первого раза. И идея написать книгу совершенно естественным образом трансформировалась в мысль снять фильм. На основе своих записей я стал потихонечку писать сценарий. А фильм — это, разумеется, не только изображение. Это и звук, и люди, которые этот звук делают. От идеи использовать, скажем так, аутентичную музыку я отказался сразу. Просто потому, что она для моих целей не годилась — ребята тогда, в шестидесятых, бренчали что-то «под „The Beatles“, какие-то блатные песни — это все был не тот уровень. И тут я подумал о Цое, и понял, что его музыка — как раз то, что мне надо. Она абсолютно точно укладывалась в канву фильма, даже каким-то образом поднимала всё на новый уровень, оставаясь при этом адекватной. Словом, еще не будучи знакомым с Цоем, я понял, что это именно тот человек, который мне нужен. Просто не мог человек, поющий такие песни, оказаться обломным…

Цой

FUZZ: Впервые вы услышали „Кино“ уже не в юном возрасте, а песни Цоя были ориентированы все-таки больше на подростковую аудиторию.

Рашид: Я никогда не воспринимал „Кино“ как „подростковую“ группу. Первый раз я их услышал, на самом деле, году в 1982-м. Мой товарищ принес кассету очень плохого качества — он даже названия группы не знал, просто сказал: „Ребята какие-то“. Это был квартирник Витьки с Рыбой — „Грабитель холодильников“, „Звери“, майковский „Пригородный блюз“… Я, конечно, к тому времени уже слышал „Аквариум“, но на этих ребят просто запал сразу. Трудно сказать конкретно, что в них такое было, я не анализировал. Но понял — это мое!.. Через какое-то время услышал „45“ и „Начальника Камчатки“ — и, разумеется, стал внимательно следить за тем, как у них там все развивается.

FUZZ: Как вы познакомились?

Рашид: Нас никто друг другу не представлял. Витьке уже перед съемками „Йя-ххи!“ позвонил Костя Кинчев и сказал: „Вот, парень, вроде, нормальный…“ Витька сказал: „Пожалуйста!“ Я поехал в Питер, и там мы уже встретились.

FUZZ: А с Кинчевым при каких обстоятельствах произошло знакомство?

Рашид: С Кинчевым в очень хороших отношениях был мой приятель с операторского факультета, Леша Михайлов. Он меня и привел к Кинчеву. Надо сказать, что именно с Костей мы впервые стали всерьез обсуждать идею „Йа-ххи!“. Он тогда как раз „мотался между Ленинградом и Москвой“…

FUZZ: Как вообще появилась идея снять этот фильм?

Рашид: Было понятно, что снять „Короля Брода“ в ближайшее время не получится. Даже думать об этом не имело никакого смысла. Я безвылазно сидел во вгиковских аудиториях, делал какие-то постановки, этюды — набивал руку, одним словом.

И однажды ко мне подошел Леша Михайлов — сказал, что видел некоторые мои работы, ему понравилось, и предложил вместе сделать фильм о рок-н-ролле. У него была своя камера и в заначке какая-то полубракованная пленка. Ему нужно было делать курсовую работу (мне, второкурснику, еще не положено было снимать самому). Правда, Леша хотел снимать фильм о роке вообще. У него был какой-то материал — Вудсток, что-то еще… Он хотел подснять еще и сделать интересный документальный фильм. А я ему сказал, что мне интереснее то, что сейчас происходит в Питере. Леша был не против…

FUZZ: Известно, что, приехав в Питер, вы встретились с Цоем на станции метро „Владимирская“, откуда он отвел вас на улицу Рубинштейна…

Рашид: Да, именно так. Они приехали вдвоем с Каспаряном. Первое впечатление: в этом парне я не ошибся. Пока шли до Рок-клуба, я успел им рассказать о своем большом проекте „Король Брода“ — им понравилось. Я тогда еще подумал, что Цой мог бы не только музыку к этому фильму написать, но и сыграть в нем главную роль — этого Короля Брода… А пока, сказал я им, давайте сделаем такой импровизационный фильм, „жизнь врасплох“. Заручились поддержкой Майка, Гребенщикова…

FUZZ: Сняли за две недели?

Рашид: Да, весь основной материал. С одной стороны, на большее у нас просто не было денег — снимали-то за свой счет фактически. И ребята все работали бесплатно, естественно… А с другой стороны, это ведь была весна 1986 года все-таки. Многие из тех, кто снимался, были в „черных списках“ — выступать нельзя, сниматься в кино тем более. И, соответственно, о каких-то постановках думать не приходилось. Снимали быстро, незаметно, чтобы никто не успел опомниться, остановить, отнять отснятое. Того же Лешу Михайлова в милицию забирали, камеру отбирали… Слава Богу, пленку удалось сохранить, и почти ничего из снятого материала не пропало. Например, эпизод, где Цой садится в „Волгу“. Мы договорились с директором одного клуба, что он нам выделит на часок свою сцену и зал, где мы предполагали снять небольшой концерт „Алисы“ и „Кино“. В назначенное время пришли — там никого, двери закрыты. Это было нормально, и мы все это снимали. То есть они заподозрили что-то неладное и просто напряглись… Меня потом вызывали в Ленинградский отдел культуры ВЛКСМ и „беседовали“: „Что же вы каких-то фашистов снимаете? У нас ведь есть хорошие вокально-инструментальные ансамбли“. Конечно, они следили за тем, что происходит, и при желании могли устроить проблемы…

FUZZ: Когда фильм был готов окончательно?

Рашид: Где-то через год — весной 1987-го. Я несколько месяцев монтировал, продолжалась учеба, то-сё, потом озвучка… В мае 1987-го года я его показывал на фестивале в ЛДМ. Не то, чтобы это была „официальная“ премьера… Леша Вишня, он же еще и киномеханик, сказал: „Пойдем в малый зал — я поставлю“. Ребят предупредили, все собрались, Леша врубил машину…

FUZZ: Какова была первая реакция?

Рашид: Да мы как-то впечатлениями тогда и не делились — посмотрели и пошли дальше бухать. По-моему, ребята сначала и не поняли, что увидели: „Ну вот, наша жизнь. Что тут интересного?“ Они ожидали, наверное, чего-нибудь пафосного, в западном духе. А тут такая эстетика: черно-белый фильм, никакого кривляния… Но потом мне многие говорили, что это одно из самых сильных впечатлений той поры, которое было зафиксировано на пленке. Ну, я не знаю… Понимаю, что мы действительно сделали что-то — и это останется. Мне многие знакомые говорили, что это моя самая сильная картина…

FUZZ: А вы сами как считаете?

Рашид: Я бы сказал, что эта картина мне самая дорогая, что ли… Потому что сделана она на чистом энтузиазме.

FUZZ: „Йя-хху!“ показывали по ТВ в конце восьмидесятых…

Рашид: Интересно, какую версию? Там их несколько. Самая полная — сорок минут, остальные — порезанные. Материала ведь было снято очень много, часов на шесть. Вгиковское начальство нам просто не дало сделать полнометражный фильм, ведь должен быть этюдик на десять минут. Всеми правдами и неправдами мы выбили сорок минут, но все равно фильм, по сути, остался незаконченным.

FUZZ: В другое время и при других обстоятельствах не было желания вернуться к фильму, что-то доработать?

Рашид: Нет. А зачем? То время ушло.

„Игла“

FUZZ: В августе 1987-го вам, студенту третьего курса ВГИКа, доверили снимать на „Казахфильме“ полнометражную картину. Случай беспрецедентный. Как так получилось?

Рашид: Я сам не ожидал такого поворота событий. Планировал снимать картину году в 1990-м, не ранее. И вдруг… Я приехал на каникулы в Алма-Ату, и уже собирался возвращаться назад, когда меня вызвали к руководителю объединения „Казахфильм“. У них там в запуске был фильм „Игла“, и они решили сменить режиссера (этот режиссер, кстати, потом приличные картины снимал). А у меня уже к тому времени, благодаря „Йя-ххе!“, сложилась репутация — вот, парень делает фильмы о наркоманской среде. И они мне предложили этот фильм взять — с условием, что я уложусь в оставшееся время и деньги. Я подумал и согласился, выдвинув, правда, три условия. Во-первых, я оговорил возможность вольного обращения со сценарием — не то чтобы взялся изменить сюжет, но оставил за собой право импровизировать по ходу съемок. Во-вторых, приглашение непрофессиональных актеров, моих друзей, часть которых имеет дурную репутацию в КГБ. И в-третьих, главным оператором картины должен был быть мой брат. Руководство объединения, как ни странно, согласилось. Мы ударили по рукам. Я сразу позвонил Виктору в Питер: „Всё, приезжай, вот — наше кино!“…

Кухня

FUZZ: Как происходил подбор артистов? Какие-то идеи были заранее?

Рашид: Три роли не вызывали у меня сомнений: Витька, Мамонов и Сашка Баширов. Ну, с Витькой все понятно… Баширова я давно знал, сделал с ним много этюдов во ВГИКе. Петя Мамонов играл у меня в спектакле „Кроткая“ по Достоевскому — ему я тоже сразу позвонил и заручился его принципиальным согласием…

FUZZ: А Марина Смирнова?

Рашид: Это не мой выбор. Я сначала хотел взять на эту роль девушку, которая действительно ширялась — она в „Йя-ххе!“ играла, совершенно замечательный человек. Но на тот момент не сложилось — она была беременна и, естественно, в съемках участвовать не могла. Что делать? Я говорю Витьке: „У нас времени совершенно нет, возьми девушку, с которой тебе будет не в лом!“ И он сразу — Маринка, Маринка! Я поехал в Питер, встретился — мы пришли к ней домой вместе с Сашей Башлачевым — пообщался, посмотрел фотографии. И, собственно, еще ничего не решил, а СашБаш говорит: „Ну, что? Нашел — давай, бери!“… Марина очень дружила с Каспаряном — свой человек, все понимает. Кроме того, в фильме акцент не на ней. Она там человек немногословный, загадочный… В общем, замечательно справилась.

FUZZ: Насколько окончательный вариант сценария отличался от изначального замысла?

Рашид: Сценарий я несколько изменил, хотя и остался в канве. Но это сюжет. Я обещал его сохранить, и свое обещание сдержал. Но все остальное… отличается. Например, меня не устраивал финал — парень ползет по какому-то арыку и кончается. У нас он встает и идет дальше… Это, кстати, все ерунда, будто фильм — пророческий, предрекающий что-то. Главный герой в „Игле“ не умирает! Если бы довелось снимать продолжение — „Иглу-2“, фильм наверняка бы начинался примерно так: операционная, Петя Мамонов под маской и со скальпелем в руках оперирует Цоя.

Съемки

FUZZ: Снимали поздней осенью?

Рашид: Начали 1 октября. Я слегка изменил график съемок. Предполагалось, что сначала будем снимать в Алма-Ате, а потом поедем на Аральское море. А я до этого несколько раз был на Аральском море и прекрасно знал, что в ноябре мы там просто сдохнем от холода. И мы туда поехали в самом начале, и все нужные сцены сняли очень быстро, за десять дней. А потом уже не спеша работали в Алма-Ате. Снимали, потом придумывали, что бы нам снять на следующий день, оттягивались. К Новому году фильм был готов. Последние сцены я снимал в январе, поскольку нужен был снег — чтоб он падал такими крупными хлопьями.

FUZZ: Новый год встречали вместе с Цоем?

Рашид: Да. Это был год Дракона, Витя нарисовал дракона в восточном стиле… Он все три месяца съемок прожил в Алма-Ате, изредка уезжая в Москву или в Питер. Естественно, для него был зарезервирован номер в гостинице, но он там, по-моему, ни одной ночи и не провел — все время у нас дома. Вообще это в „Игле“ он — герой-одиночка в черном. На самом же деле он был довольно общительным человеком, и не очень комфортно себя чувствовал, оставаясь один. Он просто не хотел в гостинице жить, а у нас ему было в кайф. На маминых пирожках…

Звуки

FUZZ: Музыку для фильма написал Цой…

Рашид: „Группу крови“ мы с самого начала решили использовать. У Витьки были какие-то записи, которые потом легли в основу нового альбома. Вот оттуда мы эту песню и взяли. Плюс он написал всю инструментальную музыку, что звучит за кадром. И потом уже, прямо во время съемок, сочинил „Звезду по имени Солнце“. Не то чтобы специально для фильма, но… В „Игле“ вообще звукоряд получился интересный. Тех звуков, которые нам были нужны, в фонотеке „Казахфильма“ просто не было, и нам пришлось самостоятельно составлять фонотеку шумов, используя для этих целей два популярнейших источника — телевидение и радио. Пусть звук не хрустальный, но мне гораздо важнее была суть, и эта фактура мне, в конце концов, стала очень нравиться. Недаром в фильме несколько раз появляются телевизоры. Они помогают зрителям на подсознательном уровне смириться с таким звуком. Эти шумы сами по себе какую-то историю рассказывают, существующую параллельно основному сюжету. Например, когда Петя в бассейне: герои фильма молчат, а итальянские диалоги как-то на зрителя воздействуют.

FUZZ: Как случилось, что финалом фильма стало „посвящение советскому телевидению“ — мини-клип на песню „Группа крови“?

Рашид: Эта идея появилась уже в процессе монтажа. Туда вошли кадры, которые в фильм никак не вставали. А выкидывать их было жалко. И Витьке эта драка нравилась…

Успех

FUZZ: Вы предполагали такой оглушительный успех картины?

Рашид: Мы об этом как-то не думали. Шел 1987 год, Витька работал кочегаром, значился в каких-то „черных списках“ — о каком успехе могла идти речь? Кто из нас мог знать, что всего лишь через год ситуация настолько изменится? Надеялись на очень ограниченный тираж, на какую-нибудь „третью категорию“, которая благополучно будет лежать на полке много лет… Но совершенно неожиданно для нас, благодаря стараниям Кирилла Разлогова, который тогда входил в худсовет Госкино и которому фильм страшно понравился, картине дали „первую категорию“. Это значило, что тысячи кинотеатров от Риги до Камчатки будут показывать его одновременно чуть ли не в течение года. Это была фантастика, я просто офонарел! Но, конечно, зрительские пятаки сыпались мимо наших карманов — все права на фильм принадлежали Госкино.

FUZZ: А гонорары у артистов были?

Рашид: Были. Согласно официальному прейскуранту Виктор за фильм получил что-то около трех тысяч. Остальные — примерно столько же. Плюс — когда фильм преодолел так называемый „порог окупаемости“ (это порядка 9–9,5 миллионов зрителей), а случилось это быстро, нам вышло что-то вроде премии. Такая подачка… Ну, я лично зарабатывал тем, что ездил с „допремьерными“ показами. То есть такие „творческие встречи“. Ответы на вопросы и т. д. Был цикл показов и в Питере, где без приключений не обошлось. Когда я приехал в Питер, то созвонился с Дюшей Романовым, и так получилось, что мы все время вместе с ним проводили. Три дня подряд: показ — бухалово, показ — бухалово. А в „Аврору“ еще Майк пришел (тоже — в дупель). И в какой-то момент меня, как обычно, спросили: „Ну, а каковы ваши творческие планы?“ Вопрос сам по себе дурацкий, а у меня еще что-то в голове замкнуло, и я ответил примерно так: „Я думаю в следующем фильме сделать акцент на возрождение силы, богатства и тонкости русского языка — а то уж больно у людей ограниченный лексикон стал сейчас. В частности, подумываю о возвращении в него таких замечательных слов и выражений, как „х…й“, „п…да“, „…твою мать““. И говорю все это так серьезно. Директор кинотеатра бледнеет и хватается за голову, чуваки в партере — вау! Ну, в общем, скандал… Я потом, конечно, очень долго извинялся. Такое случается, когда в сотый раз задают один и тот же бессмысленный вопрос.

FUZZ: Потом были кинофестивали, награды. Как Цой вписывался в кинематографическое общество?

Рашид: Нормально вполне. Он, конечно, не считал себя частью его и, может быть, поэтому относился ко всему довольно иронично. Когда Цоя назвали лучшим актером года, он с большим юмором отнесся к этому факту. К нам, кстати, киношники отнеслись достаточно благосклонно. На „Золотом Дюке“ в Одессе все подходили, общались с Витькой, анекдоты травили… Он, впрочем, тоже особо не терялся.

»Семь самураев» по-русски

FUZZ: Каким должен был быть следующий фильм, который вы задумывали с Виктором?

Рашид: Было много разных проектов. В том числе я хотел «Короля Брода» наконец-то сделать. Но там вышла такая история… Костя Салтыков снял очень хороший фильм «Балкон», в котором он, в принципе, показал то же место и тот же исторический феномен — то есть Алма-Ату конца пятидесятых — начала шестидесятых: даже многие реальные персонажи в этом фильме присутствовали. И я решил, что это будет бомба в ту же воронку, и стал придумывать что-то другое, новое. Цой говорил: «Давай какую-нибудь героическую залепим!» И мы прикидывали и так, и сяк. И я подумал, что если нам сценарий не так уж и важен… «Великолепная семерка» — хороший же фильм? И я решил взять за основу сюжета нового фильма «Семь самураев» Акиро Курасавы, рассуждая так, что каждому поколению нужны свои Самураи. Быстро написал сценарий — он Виктору понравился. Сценарий был написан не для того, чтобы по нему потом снимать, а чтобы иметь некую отправную точку, некую основу, от которой можно было потом отталкиваться и импровизировать… К тому времени я уже стал довольно популярен как режиссер, и никаких особых проблем с финансами не предвиделось. Деньги были найдены. Я предполагал снимать где-нибудь под Москвой. Виктор должен был играть «хорошего» самурая… Я подписал какие-то договора. Фильмом заинтересовался Сергей Соловьев и был готов подключиться к его созданию со своей командой. Мы договорились встретиться на «Мосфильме» 21 августа. Должен был приехать Витька — обсудить все детали… А 15-го сами знаете, что произошло. Это был шок. Я все остановил и ничего не хотел продолжать, хотя деньги и были затрачены на разработку. И такая ситуация продолжалась где-то год — до августа—сентября 1991-го, когда меня все-таки убедили, что надо продолжать: и деньги вложены, и то, и сё… Тем временем я написал уже несколько новых сценариев (в частности, «Отцы и дети» с Кинчевым в роли Базарова). И я сказал: «Хорошо…»

»Дикий Восток»

FUZZ: Почему в качестве новых исполнителей были выбраны музыканты «Объекта Насмешек»?

Рашид: Ну, меня всегда в этом смысле привлекали и Женька Федоров, и Рикошет, и вся их тогдашняя команда — я с ними и договорился. Картина, конечно, получилась совершенно иной, нежели она задумывалась с Витькой. И снимали в Киргизии, а не в Подмосковье.

FUZZ: Почему главная роль досталась именно Косте Федорову?

Рашид: Сначала мне вспомнился один мой разговор с Бобом Гребенщиковым, в котором он заметил, что с удовольствием снялся бы в кино, если бы ему досталась роль в духе Клинта Иствуда. Я ему позвонил и предложил сняться с «Объектом»: «Они будут плохими парнями, а ты — вроде как Клинт Иствуд, давай?» Ну, Боб что-то подумал-подумал и отказался… И я стал выбирать из «Объектов». Потасовал-потасовал карты и так легло: Костя.

FUZZ: Какова судьба проката этой картины?

Рашид: Мы закончили «Дикий Восток» в 1993 году. К тому времени прокат был совершенно развален. Ничего общего с ситуацией 1989 года уже не было. В кинотеатрах или торговали ширпотребом, или работали второсортные рестораны. В тех немногих, где еще показывали кино, шли дешевые пиратские копии американских фильмов. Российские фильмы тогда крутить было просто негде. Так что проката «Дикого Востока» просто не было как такового…

Беседовал Александр Долгов.

«FUZZ» № 3/2004

Скрыть

Детство

Детство – это вокально-инструментальные ансамбли: «Самоцветы», «Песняры», «Лейся, Песня», «Поющие Гитары», «Веселые Ребята»... У меня был проигрыватель "Сильвер" на трясущихся ножках, я врубал его на полную мощность и орал вместе с ним. Это было еще в Красноярске. Потом я переехал в Екатеринбург, потом – в Сургут, потом из Сургута – обратно в Екатеринбург, уже в институт. Все эти перемещения в пространстве были связаны с профессией моего отца: он был транспортным строителем.

Когда я учился в школе, появились первые магнитофоны. Мы с друзьями кооперировались и перезаписывали ходившие по рукам пленки. В принципе, нам было все равно, что мы слушаем. Только потом узнали: «The Beatles», «Pink Floyd», «Deep Purple», «Uriah Heep»... А в седьмом классе эти названия нам ничего не говорили. Мы все это списывали с чужих пленок или с "Голоса Америки", с "Би-Би-Си" – свист, скрип... Делали из проволоки витиеватые антенны, выбрасывали их по ночам в форточку, пока родители спали. Еще какие-то пленки присылали из-за границы – из Венгрии, Югославии. Это примерно год 1974-75-й.

Потом началось уже "профессиональное" увлечение музыкой: какие-то договоры, стрелки, обмен пластинками. В Красноярском ЦУМе иногда "выбрасывали" советские пластиночки с тремя-четыремя песнями, причем на первой стороне могли быть песни одной группы, а на второй – совершенно другой. Такой нормальный сборник получался. Первым потрясением были «Creedence Clearwater Revival». Помню, мы с друзьями в школе на перемене играли в "трясучку", прибежал кто-то: «Короче, в ЦУМ привезли классную пластинку, – певца Криденс зовут!» Мы все ломанулись, купили, у кого были деньги, кто в "трясучку" выиграл. Ну а дальше переписывали друг у друга. На этой пластинке были «Перекресток», «Дождь», еще что-то... Очень большое впечатление на меня произвело. С тех пор я стал уже «Creedence» целенаправленно нарывать... Записи «Битлов», «Роллингов» можно было достать только по конспиративным каналам. Определенные личности вертелись у ЦУМа. Их нужно было знать – такие вещи грозили неприятностями...

9-й класс я заканчивал в Екатеринбурге. Проучился там всего одну четверть, но после Красноярска с его периферийными законами это было очень круто. Я приехал – мне первым делом рожу набили... Зато я там наслушался всякой музыки. И даже за 3 месяца успел сколотить группу. Ну, как – группу? Она даже никак не называлась. Нас было двое с двумя гитарами, и мы периодически тянули к себе басиста и барабанщика. На одной гитаре снимали две верхние струны, – получалась как бы бас-гитара...

В 1977 году я переехал в Сургут. Там процветала уже такая кооперативная деятельность: брали пленки, записывали на них модные группы, наклеивали черно-белую фотографию с диска. Получался такой альбом, который можно было купить в киоске "Союзпечати" за 10 рублей. В Сургуте у нефтяников и буровиков популярная тогда музыка – «Boney M», Донна Саммер – считалась фуфлом. Люди слушали более тяжелую музыку, «Kiss», например...

В Сургуте у меня появилась первая настоящая рок-группа. Причем, именно "рок", хотя нас за это гоняли. Мы пользовались школьной "аппаратурой" – баяном и пионерским барабаном. Остальное сами делали. Я взял струны от рояля, натянул на обычную гитару 4 штуки – получился бас. Группа называлась «Big Virus» – аббревиатура из имен участников. Я придумал это название, чем весьма гордился. Нас было четверо: клавиши, гитара, бас и барабаны. Среди всех школ города мы считались самыми крутыми, главным образом потому, что к 8 Марта сочинили рок-оперу, посвященную как бы девчонкам и исполнили ее в кабинете химии, среди всяких пробирок и колб. Я сделал афишу: взял что-то из плакатов или конвертов пластиночных от «Deep Purple» (по-моему, "Комету") и наши рожи врисовал туда. Мы такие волосатые получились. Ну, и музыка была соответствующая...

Еще такой прикол был: у нас был учитель физики – молодой, бородатый парень. Он вместо того, чтоб проводить практические занятия, приносил из дома пластинки, ставил на «вертак» и крутил нам. Он был гурман, у него хорошие записи были – «Pink Floyd», «Nazareth», «Slade», «Sweet», «Bay City Rollers», «Bahman Turner Overdrive», «Rush», Элис Купер... Не знаю, что стало с этим достойным человеком впоследствии, но подозреваю, что его педагогическая карьера сложилась не очень удачно...

Отрочество

В Екатеринбург я вернулся уже в новом качестве – студентом. В Архитектурном было очень много музыки. Такой легкий, ненавязчивый фанатизм. У каждого уже были какие-то свои определенные пристрастия, но, почему-то, все сходились в одном, – в любви к «Led Zeppelin». Все группы, существовавшие на всех курсах и всех факультетах, "снимали" «Led Zeppelin». Самая крутая из них называлась «Змей Горыныч Бэнд»; они играли "Physical graffiti", причем неплохо.

Музыкальная жизнь бурлила в редакции институтской газеты "Архитектор" – мы там просто жили. Там стояла аппаратура, все время кто-то приносил новые записи... Это называлось "студенческой самодеятельностью". Чтобы не ездить в колхоз, мы организовали группу. Это было престижно: все копали картошку, а мы приезжали потом и чесали на танцах. Нас за это еще и все любили. Практиковали мы хитрые вещи: поскольку я не успевал разучивать новые песни на английском – старые-то хиты я знал наизусть! – просто иногда выходил на какую-нибудь сцену и начинал молотить всякую белиберду. Монголо-татарский какой-то рок-н-ролл получался. Ну, а так все пели всё то же самое – «Deep Purple», «Led Zeppelin», «Slade»... Каша была, словом.

Тогда в Екатеринбурге уже существовало понятие "туча" – толкучка за городом, куда все ездили обменивать, покупать и продавать пластинки. Причем мы, архитекторы, занимались довольно неблаговидным делом – подделывали диски, плакаты, постеры... И использовали довольно сложную технологию, надо сказать. Это было возможно из-за наших тусовок в редакции газеты. Мы брали какую-нибудь советскую пластинку, отпаривали на ней "пятак" и приклеивали новый, вырезанный из ватмана. Потом, иногда прямо на занятиях, на новом "пятаке" аккуратно, пёрышком выводили один в один все данные с фирменной пластинки. Получалось очень красиво. С конвертами, плакатами, постерами поступали примерно таким же образом. И втюхивали эти произведения искусства кому-нибудь рублей за 100. Людей и подкупало то, что вместе с пластинкой и крутой плакат, и постер, свернутый в трубочку... Приходишь домой, ставишь на вертушку, – а там вместо «10 CC» Людмила Зыкина поет. Если бы сейчас раздобыть такое – это был бы потрясающий документ тех лет.

Ближе к окончанию института уже пошла новая волна – конечно, «Madness»и «The Cure». Еще – «Адам и Муравьи», «Stray Cats». Но новая волна быстро в мейнстрим выродилась – «Police» и прочее...

Юность

Когда я заканчивал институт, уже началась эпоха магнитоальбомов. Мы уже записали первый свой. Получили дипломы и рванули в Питер. На свой страх и риск, по хипповым каналам – наскребли денег и рванули. Жить было негде, и нас в Питере как-то так расфасовали, что одну ночь мы провели у Пиночета, а потом уже устроились жить у Птеродактиля. Это на меня произвело неизгладимое впечатление. Казалось, что весь Питер стоит на рогах, особенно во время фестивалей Рок-клуба. Одна большая тусовка. Поэтому, когда я вернулся в Екатеринбург – такой весь обтрепанный, оборванный, наэлектризованный – я сразу понял, в какую сторону надо грести. Нас в Питере напичкали совершенно иной музыкой – типа «Talking Heads». Даже другой эстетикой. Акцент уже был поставлен на отечественной музыке – «Кино» «Зоопарк», «Аквариум». И произошел переход резкий – зарубежная музыка отошла на второй план, а наша, подпольная, увлекала и провоцировала на какие-то самостоятельные действия. Процесс сочинительства – и сама по себе вещь захватывающая, а тут я просто как с ума сошел. Мы были одними из первых, кто заиграл советскую новую волну. Екатеринбургский рок-клуб нас подверг обструкции, когда мы писали "Невидимку". Ведь все тогда хард-рок играли – «Урфин Джюс» и прочие. И вдруг у нас такие электронные звуки!.. Так что благодаря Питеру у нас состоялась первая запись.

В 1985 году я оказался вынужденно безработным – это была довольно-таки стремная по тем временам вещь. Я не поехал по распределению в Тюмень и безработным стал как бы автоматически. Без денег я мотался месяцев 8 по стране – по хипповской системе. Это был как бы уход в иное измерение – просто для того, чтобы не заплесневеть...

Кризис среднего возраста

Как только мы вошли в эшелон, так сказать, исполнителей, процесс меломанства пошел на спад. Я сосредоточился в основном на том, что сам играл. Это было уже вполне достаточно. Ведь мне кажется, что все оригинальное было сделано с 1960-го по 1972-й год, где-то так. И хотя потом было много музыки классной, но это всё повторения шли... Раньше новая музыка притягивала меня как магнит, буквально каждую неделю случались какие-нибудь открытия, а теперь часто приходится себя заставлять что-то слушать. Что я слушал в последнее время? В первую очередь то, с чем приходилось сталкиваться по работе – «Кино», «Deadушек». Или музыку соответствующего типа, под влиянием которой что-то формулировалось, сформировывалось: «Portishead», например. А так – что-то привычное для себя: Боба Дилана, Тома Уэйтса, «T.Rex»... Ник Кейв практически весь у меня есть. Башлачев. Вот, недавно вышел диск «Трека»...

В тур чаще всего беру с собой плейер. Тур интересен тем, что от безвыходности, переслушав свои кассеты, начинаешь слушать чужие. И слушаешь музыку, которую слушать, в принципе, не собирался. И иногда происходят небольшие перевороты в сознании. Я таким образом, например, стал слушать хип-хоп... Музыку дома всегда в наушниках слушаю, так, чтобы больше ничего не отвлекало. По настроению. Иногда радио... Машины у меня нет, а если бы была, то, думаю, ограничился бы двадцатью любимыми кассетами и слушал бы в салоне только их.

Монолог записал Александр ДОЛГОВ, подготовил Александр ПОЛИЩУК

«FUZZ» №11/2000

Скрыть

«Альтависта» — альбом, над которым музыканты начали плотно работать с декабря прошлого года. Альбом этот действительно «поисковый» — в том смысле, что группа стала активно искать новые музыкальные идеи. В конечном итоге эти эксперименты, обусловленные сменой состава и творческими устремлениями Васильева и привели к созданию совершенно неожиданной для группы работы. В текстах пяти или шести песен красной нитью проходит алкогольная тема. Но сам альбом вряд ли назовешь алкогольно-чернушным. Он удивительно легкий по настроению. Есть хиты. Правда, меньше чем на «Гранатовом», но зато какие! К примеру, «Пил-курил» — бесспорный хит наступающего осенне-зимнего сезона. Наш разговор с Александром Васильевым за чашкой чая начинается с обсуждения темы «зеленого змия».

FUZZ: Откуда такой алкогольный заряд в новых песнях?

Александр Васильев: Когда это наблюдаешь ежедневно, поневоле в песни попадает. Тут вечерком прогуляешься от Боровой к Лиговке — таких персонажей встретишь, что любо-дорого смотреть.

FUZZ: Не обязательно вечером, мы вчера днем видели… Ну, а сам ты давно уже не употребляешь?

Александр: Я всегда употреблял.

FUZZ: И сейчас?

Александр: Если есть желание-выпиваю, если нет, то нет. Сам предпочитаю пить водку.

FUZZ: Где записывался новый альбом?

Александр: В московской студии «SBI», там же, где и «Гранатовый» писался.

FUZZ: Я слышал, что вы начали его писать на «Мелодии» в Питере.

Александр: Мы сделали там демку одной песни — «Далеко домой». Я компьютер с собой на студию возил. У меня в компьютере все «неживое» было (сэмплы «King Crimson» и шотландского оркестра волынщиков — А.Д.), и я смотрел, как это состыковывается с лентой. Чисто технические вопросы. Мы записали песню, и когда выяснилось, что все синхронизируется, мы стали начисто писать в Москве. У меня желание было сделать совершенно другой альбом, во всем — и в текстах, и в мелодии, и в аранжировке.

FUZZ: Вот эта психоделическая струя, которая явно чувствуется в «Абсенте» и «Мотоциклетной цепи», как здесь появилась? Что это за опыт?

Александр: Самый разнообразный. В основном это опыт от прослушивания музыки. За всю жизнь. Раньше просто не было возможности, за исключением, может быть, нашего первого альбома, делать какие-то чокнутые вещи, связанные с глюками. Времени было до фига, но не было умения. В «Альтависте» это на сто процентов вышло. Хотелось создать волшебную музыку, чтобы были звуки, не имеющие природы, непонятно на каком инструменте сыгранные, чтобы размеры были какие-то странные, чтобы было инструментов море. Вот это всё я и называю психоделией, а на самом деле, конечно — это просто фантазия. Мы сделали практически всё, что хотели. Может быть, чуть-чуть что-то там упустили, но не особенно обломались. Альбом-то делала вся группа. Это чистой воды групповая работа. От меня что зависело? Только песни, и то они сильно изменились.

FUZZ: Что же тебя все-таки не устроило?

Александр: Только бас-гитара в песне «Сумасшедший автобус». Мы ее последней писали и настолько были запарены, что забыли первоначальную партию баса и прописали другую. Но это не принципиально, нисколько не обломало. Мы уже все остыли.

FUZZ: А как на практике происходит у вас работа над новой песней?

Александр: У нас это получается либо в первые пять минут после того, как я спою новую песню. Как правило, все начинают сразу подыгрывать. И если это катит, то дальше мы начинаем просто чистить, выбрасывать лишнее, основу оставляем. Либо бывает запара часа на два — ничего не сделано; тогда мы песню просто бросаем, можем вернуться к ней уже на следующий день, может, через полгода. Но такого постоянного алгоритма нет.

FUZZ: Что тебе нужно, чтобы сочинить новую песню?

Александр: Единственное условие — чтобы никто не отвлекал. Я практически все песни пишу без гитары, в голове сначала. Потом прихожу домой, беру гитару, уточняю аккорды и все — она готова. Главное, чтобы строка пришла. Если она есть, 100% песня будет написана. На следующий день уже на свежую голову идет оценка. Если там есть слабые строки, я их сразу выбрасываю, заменяю. Правда, этот процесс может затянуться надолго — до года. Есть песни без двух строк — хоть убей, не идут и все. Я тогда Сашку (жену — А.Д.) зову, она мне всегда подсказывает.

FUZZ: Для «Альтависты» сколько было написано песен?

Александр: Где-то шестнадцать-семнадцать… Я их вспоминал сегодня. Из этих пяти, которые не вошли в альбом, три могут войти в следующий альбом спокойно. До последнего момента всегда не ясно, каким альбом будет. Я все песни стоящие оставляю, но если что-то обламывает, я выбрасываю песни навсегда.

FUZZ: «Сплин» в новом составе уже почти год…

Александр: Да, Серега (Наветный) с Яником (Николенко) пришли в сентябре прошлого года. Они группы так двинули вперед… Мы сначала, естественно, делали концертную программу из старых вещей, в общей сложности, где-то месяца три. Постоянно ездили, на концертах это обкатывали, возвращались домой, добивали. В итоге к декабрю мы сделали программу и начали новые песни делать. И тут же на концертах их играли. Где бы концерт не проходил. Чувствовали, что поперло, и хотелось уже играть новые песни.

FUZZ: Как публика реагировала?

Александр: Ну, неизвестные песни всегда принимают очень насторожено. За исключением «Добрых дел мастера», который сразу покатил хорошо, потому что очень динамичный, и Яник поёт там смешные «дай-дай-дай-дай». Эта песня написана в 1997. Петь начали в этом году. Где-то по клубам мы и «Терпсихору» пели, и «Далеко домой», и «Молоко и мед», естественно.

FUZZ: Отбор песен для альбома как протекал?

Александр: Конечно, коллективно. Окончательный вариант был принят на редкость дружно. Я вообще считаю, что сейчас у группы идеальный состав. Все настолько подходят друг другу! В течение года не было ни одного конфликта вообще. Настолько весело, настолько хорошо путешествовать, просто супер! Я полностью расслабился. Я о такой группе мечтал, и я в ней очутился.

FUZZ: Сплюнь на всякий случай.

Александр: А я не верю в приметы.

FUZZ: Значит изменений в группе не предвидится?

Александр: Нам пока хорошо впятером, мы обсуждали вопрос еще об одном гитаристе. В итоге решили гитариста не брать, а сделать гитаристом меня. Поэтому я купил гитару.

FUZZ: Что за гитара?

Александр: Не знаю, я в них не разбираюсь. Мне понравилась одна, на каком-то чувственном уровне. Просто нравится и все. Мне говорят, отличный выбор. Она мне просто по цвету и форме понравилась, такое мореное дерево. Полосами, где-то темнее, где-то светлее.

FUZZ: Есть ли в планах съемка нового клипа?

Александр: На днях в Москве должны начать съемку клипа на песню «Пил-курил». Я читал сценарий, и он в принципе понравился. Поскольку песня криминальная, действие происходит в больнице, куда всех нас за распевание таких песне упекли. Я, кстати, предлагал использовать милицейскую машину, в которой нас бы всех везли благополучно в тюрягу. Но вот решили смягчить — заменили больницей. Вообще по поводу этой песни возникли проблемы. Я знаю, сейчас в Москве идут переговоры с юристами, которые определяют возможности прокрутки этого клипа по телеку. Содержание-то криминальное для ТВ!

FUZZ: Если запретят, есть запасной вариант?

Александр: Я предлагал снимать на «Мастера», но никто не смог написать сценарий. Есть еще один клип на «Мотоциклетную цепь». Там полностью компьютерная графика — бегают пятьсот Мэрилинов Мэнсонов с хвостами, лапами. Супер нарисовано, мой приятель нарисовал на компьютере. Остался монтаж. Но этот клип выйдет ближе к зиме, после того, как «Пил-Курил» уже плотно пройдет.

FUZZ: Что с оформлением альбома?

Александр: Пока не знаю. Делают эскизы. Я не умею оформлять компакты и не могу ничего посоветовать. «Гранатовый» мне безумно понравился. Это, кстати, Пономарев (продюсер группы — А. Д.) на сканер рассыпал гранатовые зерна. Это не фотография. Выглядит очень сочно.

FUZZ: В песне «Альтависта» есть строчка: «В этом году такое жаркое лето»…

Александр: Угадал. В феврале написал. Саму песню записывали с мая. Наездами писали, запишем барабаны, уедем на гастроли. Вернемся — пропишем бас с гитарой. Вот так весь альбом. В этой песне, кстати, единственные клавиши на всем альбоме. Артур Пилявин из «Квартала» сыграл.

FUZZ: Кстати, а что с вашим старым клавишником случилось?

Александр: Он от нас ушел из-за того, что у него дочка родилась. Он решил себя семье посвятить. А мы решили вообще клавиши не брать и сделать гитарную группу с солирующей флейтой.

FUZZ: Использование сэмплов в новых песнях знаменует собой начало нового технологического этапа в творчестве «Сплина»?

Александр: У нас из пятерых музыкантов четверо — компьютерные люди. Этот год мы провели за компьютерами. Для нас не было проблем работать с ними, потому что мы знаем все музыкальные программы, которые есть. Почему бы не попробовать? Но все-таки это первый опыт, и он достаточно робкий. Компьютер использовали буквально в двух песнях. Но он настолько вставил, что теперь уже понятно, что следующий альбом будет весь компьютерный. Компьютер станет шестым музыкантом группы.

FUZZ: И планируете ли вы использовать в «живых» концертах?

Александр: Нет-нет. Таскать на концерты компьютер тяжело. Мы прикинули все сэмплерные вещи, которые есть на альбоме, мы уже их сделали вживую. И они идут.

FUZZ: Звук не обеднеет?

Александр: Не думаю. Понимаешь, неинтересно на концертах играть один в один как на альбоме. Если в альбоме у нас негры поют, то на концерте петь будет белый Яник. Те же самые ноты, правда, другими тембрами. Еще неизвестно, у кого лучше будет.

FUZZ: Ты говорил, что почти месяц не слушал музыку.

Александр: Я специально отказался от этого, потому что действительно устал после записи альбома. Когда по двенадцать часов в течение последних пяти дней записи сидишь перед таки-и-ми колонками, на тебя идет моща, надо ушам дать отдохнуть. Так что музыку не слушал месяц вообще. Мы 5 июля закончили альбом, а 5 августа я его впервые послушал.

FUZZ: Твоя самая любимая песня на «Альтависте»?

Александр: «Альтависта». Мне удалось перепрыгнуть через свой собственный стандарт написания песни. Первый раз в жизни. В «Гранатовом» мы довели это до вершины, вот эту схему — куплет — припев — проигрыш. Дальше ее развивать некуда было. Я понял, что это мне смертельно надоело, и первый раз написал песню, которая развивается по другим законам. После того, как я прочитал все самые умные книжки, я понял, что самая лучшая из них — «Винни Пух» и еще «Алиса в Стране Чудес». И альбом «Альтависта» писался больше под влиянием этих двух книг. Я имею в виду логику, потому что можно ломать собственную логику, постоянно следить, чтобы она не закостенела, чтобы она была живой и подвижной. Это очень важно, это даже не столько музыкальный вопрос, сколько человеческий. Я знаю теперь точно, что я буду полгода от этого альбома отдыхать и абстрагироваться, чтобы он от меня как можно дальше уходил. Потому что я не хочу делать одинаковые альбомы.

Александр ДОЛГОВ

«FUZZ» № 9/1999

Скрыть

Сегодня, когда Шевчук уже разменял пятый десяток, ему стал чрезвычайно близок «зрелый консерватизм уходящего Пушкина». Он постоянно читает и верит, что это Пушкин говорит егословами.
Но, конечно, главный разговор в тот вечер был о музыке. О масштабной программе «Мир Номер Ноль» и одноименном альбоме, и о том, чем живет сегодня группа «ДДТ».

Юрий Шевчук: Работа над «Мир Номер Ноль» окончена. Второй концерт в Питере показал, что эта программа состоялась и… нам уже скучно, хочется другого, нового.
Жизнь, время, экономическая ситуация и наше внутреннее состояние ведут нас после этого «пара» на сквознячок.
Новое я называю пока «электроакустикой». Дирижером будут голос и слово, погруженные в темную среду… и четверг образной музыки. Основой, стержнем этой программы будут какие-то новые песни. Предполагается этакий полуакустический клон «DDT», а не просто семь дураков в сомбреро с гитарами. Мы найдем и в этой манере боя что-то свое, на других не похожее. Таким образом у нас будет три программы — моя сольная, электроакустика DDT и «Мир Номер Ноль». С последней мы будем ездить в те города, которые смогут себе эту роскошь позволить. Не секрет, что по себестоимости «Мир Номер Ноль» — очень дорогая программа. Очень.
Честно говоря, к «электроакустике» мы давно шли, думали, прикидывали, что и как, была попытка ее осуществить в 1994 году. Но, как мне кажется, именно сейчас доросли до нее. Ставятся очень интересные «взрослые» художественные задачи.
Мы делаем эту программу не ради денег, как это обычно бывает. Ну, там, кризис… «Мир Номер Ноль» не канает… Надо что-то другое слепить…

FUZZ: Хотя этот «чес» можно было элементарно сделать.

Юрий: (иронично) А чего его не сделать?! Завтра набрать песни и «гонять дурака» по всей стране.

FUZZ: По поводу влияний. Сейчас большой поток информации, очень много новой музыки…

Юрий: Естественно, художник должен ходить на выставки. Мы на них и ходим, т. е. слушаем эту музыку. «Мир Номер Ноль» — программа, которая испытала много влияний, но происходило это естественно. Мы ведь действительно хотели играть другую музыку. Просто настала пора создавать другое «DDT». Мне эта программа нравится. В ней больше рок-н-ролла, чем, допустим, в GARBAGE. Наша программа интересней.

FUZZ: А что из задуманного в этой программе не удалось воплотить на сцене? Чего не увидели зрители?

Юрий: Много чего. Не увидели голографии на сцене, моего проникновения со сцены в экран, образно говоря, моей «компьютерной жизни» — я должен был быть «мышью». Визуально очень многое задумывалось, была масса идей. Например, не хватило денег на Dolby Prologic в зале. Мы хотели аппаратуру расставить по кругу, чтобы звук гонял по залу, как колесо. Идеи были сногсшибательные. Мы сами все это рожали, придумывали, изучали эти технологии, советовались с профессионалами. Были интересные световые решения. Я хотел асимметричного света, менее банального, хотел его сделать существом одухотворенным. Мы вообще хотели уничтожить сцену. Главная идея программы «Мир Номер Ноль» — не должно было быть сцены. Действо должно было происходить непосредственно в зале. Это очень интересная идея. И кто-нибудь ее, наверное, решит. Мы когда-нибудь уничтожим этот барьер — зритель, певец, группа. Нам очень хотелось сделать все по-другому. Но многое сегодня — конструкции сцены, технологии определенного уровня — не потянуть экономически. В общем, нам потихонечку приходилось отступать от мечты. Мечта опять оказалась недостижимой. Нам хватило вдохновения, фантазии, но не хватило денег. И когда ты знаешь, что для воплощения идей тебе всего-навсего не хватает денег, то ты, в принципе, с этим можешь жить спокойно. Тут нужно быть философом.

FUZZ: Можно сказать, что программа «Мир Номер Ноль» состоялась, ее увидели почти двести тысяч зрителей. А как складывается судьба одноименного альбома?

Юрий: Альбом, слава Богу, выходит в марте, очень мешали его материализации пираты и экономика. Но мы с этим дерьмом справились.

FUZZ: Если не ошибаюсь, еаш последний видеоклип «Любовь» (получил премию FUZZ за 1996 г. — ред.) был выпущен три года назад. Увидим ли мы новое видео в ближайшем будущем?

Юрий: Ты не представляешь, сколько у меня сценариев дома лежит… Почти на каждую песню «Мира Номер Ноль». Опять же — нет средств. Но, верю, пробьемся.

FUZZ: А что с телеверсией новой программы?

Юрий: Мы ее почистим, сделаем звук Hi-Fi. Телевизионный вариант для НТВ мы делали наспех. Мне кажется, эта программа обязательно должна быть на видеокассетах.

FUZZ: Прошлым летом новость о том, что группа «DDT» разошлась с «Театром DDT», стала сенсацией. Было много разговоров об этом. Что произошло на самом деле?

Юрий: «Театр DDT» был создан в начале 90-х. Я, Женя Мочулов, братья Болотины собрались и.решили сделать свой лэйбл, чтобы издавать рок-н-ролл. Многие тогда над нами смеялись, а мы выжили. «Театр DDT», считай, 6 -7 лет нормально работал — выпускал чистый рок-н-ролл, организовывал концерты. Но 98-й год стал для нас годом перемен. Юридически «Театр DDT» уже.не существует. Группа «DDT» вышла из «Театра DDT». Причем без всяких скандалов, спокойно. А ребята — Мочулов & К — они преобразовались в хорошую концертную компанию. Они делают классные концерты, работают с рок-н-роллом. В будущем, я думаю, с их опытом работы это будет лучшая концертная организациям в городе.
У группы «DDT» теперь новый директор — Максим Панде. Это мой старый друг. Он певец, был лидером группы «КОШКИН ДОМ». А с концертной организацией Мочулова и Болотиных мы работаем так же, как и другие группы. Конечно, дружим. Сохранили добрые отношения, что весьма характерно для рок-н-ролла.

FUZZ: Значит, вся ваша параллельная деятельность — проведение фестивалей, продюсирование молодых групп — заморожена до лучших времен?

Юрий: Я надеюсь, что как только в стране наступит какое-то экономическое просветление, мы продолжим работу. Но сегодня — это нереально. Многие молодые просто не догадываются о том, что стоило нам провести два Питерских фестиваля. Суммы были пятизначными. Огромные деньги. И половину каждой суммы «DDT» потом отрабатывала своими концертами. Фестивальные билеты ничего не отбили. Спонсоры помогли на треть. Первый фестиваль «DDT» своими гастролями отбивала два месяца, а второй вообще полгода. Молодежь должна знать, что это стоило нам.
Мы — рок-н-ролльные люди. Деньги для нас не на первом месте. Согласись, то, что созрело в Питере за эти последние годы, хорошего качества, и мы как-то немножко помогли этому. По крайней мере, мы попытались это сделать. Другие-то вообще не пытаются.

…Спонсоры, как всегда, помогают. И помогают не какие-то там оторванные от происходящего короли-космонавты левого бизнеса, а наши друзья. Помогают просто так, от чистого сердца. Вот, например, минский «МАЗ», который предоставил нам для перевозок сцены свои трейлера. Спасибо ребятам большое.
…Наше время — это игольное ушко. Кризис — это всегда игольное ушко. Туда не протолкнуться человеку со своими холодильниками, машинами и прочими материальными ценностями. Дай Бог, чтобы голова прошла, сердце и душа. Этот кризис в очередной раз показал, кто есть кто. Мы через это ушко столько раз проходили в течение нашей жизни. Чего мы только не видели — империи рушились на наших глазах. Мы на развалинах дымящихся стояли и хохотали во все горло. Вижу печаль этого мира. Унынье — грех. И с прошлым надо расставаться смеясь. Это абсолютно точно. Мы вот — полны сил. Серьезно тебе говорю, я не шизофреник. Рубимся, концерты даем. Весь год будем активно работать. У меня пишется много новых песен. Это очень радует.

FUZZ: Этот год закончится парламентскими выборами, будет битва за умы миллионов людей. Как поведет себя группа «DDT»?

Юрий: Как всегда. Художнику должно быть подальше от политики и от сильных мира сего. Дабы сохранить в себе этот огонек творчества. А это все — суета сует. Прав Екклезиаст. Еще одна его тонкая мысль мне нравится — не кричи о своей мудрости на каждом углу. Не мечи бисер. Но зло, конечно, есть. Я вижу его. Это фашизм. Очень печально, что он есть в нашей стране. Грустно за этих людей. Где-то это понятно, потому что так легче. Такой путь борьбы — он самый короткий. Злом и насилием решать проблему, но здесь мы будем голосовать против.

FUZZ: Мы вступаем в эру Водолея. Астрологи предсказывают для России очень благополучный период — пору рассвета.

Юрий: Первая ассоциация, возникающая в моей.грешной голове при упоминании Водолея — это Потоп (смеется). Нет, не некие хрустальные родники, бьющие ключами из-под асфальта Невского проспекта. Скорее Потоп, батенька.
Я сейчас песню пишу. Там есть строчки — о городе, пережившем четыре потопа, таких мощных, когда все сносило. Значит, я могу сказать, что и эру Водолея мы переживем (смеется).

FUZZ: О попсе…

Юрий: Скучно говорить о попсе. Об эпохе маньеризма не скучно говорить. Современная музыка все больше и больше мне напоминает эпоху маньеризма. Какие-то аналогии я провожу внутри себя. Рок-н-ролл конца 70-х — начала 80-х — это мощная энергетика. Это был наш Ренессанс. У меня ассоциации с картинами Джотто, который творил перед Возрождением, открыл перспективу. Оживил эти идолы средневековые, у них появились сосредоточенные улыбки на окаменевших лицах, и щетина на ликах святых, и мешки под глазами. И это как раз рок-н-ролл — суровый стиль такой и вместе с тем мощнейшая правда. Потом после титанов Леонардо и Микеланджело пришел Рафаэль. Вроде краски те же, но уже розовенькие, голубенькие. Для меня «Мадонна» Рафаэля, кстати, уже на грани пошлости. А потом — вообще эпоха маньеризма. Те же электрогитары, вроде те же как бы и слова, а все не то. Вроде и панки, а вроде уже и не панки. Вроде и рок, а вроде и не рок. Маньеризм. Манерами отдает это Время.
С другой стороны, я прекрасно понимаю людей. Приходишь домой с работы, где действительно не платят, и включаешь там Башлачева или Шевчука и еще больше охреневаешь (смеется). Это нереально. Есть пределы человеческой психики. Конечно, ты ставишь что-нибудь полегче, чтобы расслабиться, отвлечься. Это на уровне физиологии. И отсюда эта эпоха маньеризма вышла. Это ее фундамент. Ведь идет абсолютно жестокая война за выживание. Поэтому — взрыв этой поп-культуры. С одной стороны, маньеризм этот рок-н-ролльный, с другой стороны, попса и все это сращивается. Это абсолютно естественно, а против естества я никогда не воевал. Просто не участвую. Вчера ночью написал стихи…
Слышкоя много на каждом проклятья
Не виню равнодушных — сам грешен
Я искал дорогие объятия
И нашел…
И удобно повешен…
В ресторане под звуки ванили
Поп-звезда расплела злые груди
В пьяной тьме киловатттй кадрили
Превращаются в прошлое люди
Мои песни здесь только помеха
Умирать, чтобы жить не для вечных
И жует бесконечное эхо
Как бифштексы, молитвы конечных
Вот такие строчки. Это факт. Заблудились в изгибах изгои… Все мы изгои, все мы заблудились немножко в избах. В этой битве за выживание. Это давит, от этого никуда не уйти.

FUZZ: А ты сам как расслабляешься? Один? С кем-то? У речки? В лесу?

Юрий: Есть у меня действительно кусок вечности… как это банально, как это ни смешно говорить про мою деревню, насчет которой уже Петр Мамонов поехидничал (смеется). На самом деле оттуда видно все. Это тот космический корабль, откуда видно всю землю. И свое место на ней, и свои масштабы. Это очень помогает писать, работать, думать. При каждом удобном случае я просто туда срываюсь, и все.

FUZZ: Последний вопрос: как ты себя ощущаешь на стыке времен?

Юрий: Нам страшно всем повезло. Мы в таком зрелом возрасте, полны энергии, сил, мы переходим эти границы. Эти цифры на нас всех подсознательно действуют. Ты представь, как мы будем говорить… Вот, мол, в прошлом тысячелетии какие фестивали были! Какими масштабами мы будем мыслить! Мне кажется, смена этих эпох избавит от суеты, очень благотворно повлияет на человечество. И мы все станем философами.

Александр ДОЛГОВ

«FUZZ» № 3/1999

Скрыть

Организаторы

Марк Рудинштейн: Какой-то период времени я был директором «Машины Времени» и других рок-ансамблей, поэтому у меня было много друзей в этом мире, и когда Пит пришел ко мне с этой идеей, он просто попал на благодатную почву. Тем более, я как раз вышел из тюрьмы, я все пережил, поэтому коммуняк не боялся.

Сергей Гурьев: Я туда рекомендовал несколько групп, во-первых. Во-вторых, участвовал в «крыше» со стороны журнала «Юность». Потом подключилась Комета (Наталия Комарова) и развила такую бурную деятельность, что можно было ничего не делать. Как и все, бегал, решал какие-то там локальные проблемы. Отмазывал от желания посмотреть литовки у отдельных групп.

Марк Рудинштейн: То, что происходило вокруг этого, вызывает у меня омерзение, и я больше никогда не возвращался к подобным фестивалям, хотя сами коллективы были тогда — пальчики оближешь. 26 групп, от Риги до Новосибирска. Люди, которые это организовывали, вели себя нагло, они провоцировали и охмуряли, они выскакивали на сцену, делали какие-то заявления, подставляя меня под удар. Причем делалось это не ради рокеров, это делалось ради того, чтобы показать, кто главный.

Евгений Федоров (экс-«Объект Насмешек»): Организаторов я не запомнил, честно говоря. Я потом, спустя многие годы, узнал, что Марк Рудинштейн тоже имел отношение к этому фестивалю.

Марк Рудинштейн: Три дня дежурила Дзержинская дивизия, охраняла весь город. И чиновнички вместо выходных сидели и слушали песни типа «Твой папа фашист». Это большая была радость — видеть эти все горкомовские лица, которые умирали и вздыхали от каждого слова.

Музыканты

Марк Рудинштейн: Было трудно справиться с самими рокерами, с ленинградцами, их поместили в одном из наших лучших пансионатов под Подольском — они просто разгромили все. Ленинградцам мы платили гонорары, победителям платили по одной, по две тысячи рублей.

Сергей Галанин (экс-«Бригада С»): Было все жутко нагло, по-настоящему, было плевать на то, как все это звучит, как мы играем. Была дружба, причем такая дружба смешная — начиналось все с каких-то подозрительных взглядов друг на друга, а заканчивалось просто братаниями и обниманиями в гримерках. Тогда не верилось, что можно всем вместе выскочить на сцену и будоражить маленький подмосковный городок.

Юрий Шевчук: Это был замечательный фестиваль. Было очень много групп. Какие-то живописные панки из Таллинна, большая делегация из Питера — Майк, «Объект Насмешек» «Телевизор». Где жили — не помню. Да это было и не важно! Ночь, менты в кустах. Какие-то крики. Среди зрителей, кстати, был Егор Летов. Он тогда вообще часто приезжал на наши концерты. Был ливень. Единение с залом под этим ливнем. Вымокли все. Меня било током, я вошел в такой раж — бегал в драных носках (панковал тогда!) по сцене, с намотанной на руку майкой (чтобы микрофон не бил током — а он все равно бил!). Я подбегал к музыкантам, дотрагивался до них, и их тоже передергивало. Такое шоу: все в ужасе от меня шарахаются, а я ношусь туда-сюда, волосы дыбом, рожа страшная! Классно, классно было!

Евгений Федоров: Замечательные отношения с другими музыкантами. Много алкоголя. Санаторий около Подольска — прямо дверь в дверь с Майком Науменко. Все, что связано с рок-музыкой в 80-е годы — оргии, веселье, много пива, портвейна и так далее. Я помню, что шел дождь, многие выступали под дождем, «DDT», например. Я играл на бас-гитаре Вадика Курылева, потому что мою бас-гитару сломал какой-то пьяный человек.

Сергей Гурьев: Наиболее выделялись выступления новосибирских групп «Бомж» и «Калинов Мост». «Бомж» — это было тогда откровение со стороны панка/пост-панка, и по звуку, по энергетике это был уникальный концерт.

Зрители

Марк Рудинштейн: Стоимость билетов была по 2.50. Я помню, мы их продавали, приехали с автобусом — автобус чуть не смяли. 4000 мест, 6 концертов, все было битком.

Виллу Тамме («J.M.K.E.«): Мы как будто за границу приехали. Помню такую вещь: там какие-то любера были, и они начали быть такими агрессивными. Там был длинный ход из концертного места до автобуса, где-то километр, и мы, группа «J.M.K.E.« — три человека плюс местные фаны, где-то восемь человек, мы там ходили, и где-то двадцать метров вокруг нас какая-то милиция защищала нас от люберов, [а они] кричали: «Э, панки, фашисты, убить». Когда [мы] сидели в автобусе, стали камни кидать, мы так быстро уехали, и стекла все целые оставили.

Евгений Федоров: Помню, люберов очень много было тогда. Они ходили, били народ. У нас была песня «Любер-Юбер» в то время — антилюберская, очень идеологическая песня… Как-то обошлось, да и, потом, мы не так экстравагантно выглядели, как «J.M.K.E." Ничего страшного не было, хотя, может быть, и хотели нас побить.

Итоги

Сергей Гурьев: Это был первый крупный фестиваль всесоюзного значения, к тому же, организованный деятелями андеграунда. Он довольно широко — географически, стилистически — представил палитру андеграунда того времени.

Марк Рудинштейн: Прибыли осталось 5 тысяч, я помню. Я думаю, что у нас все закончилось Подольском, потому что через год я провел [концерт] памяти этого фестиваля — приехали «DDT», «Телевизор», еще пара интересных групп. Ползала — 700–800 человек. Всего за год. Разъехались, первые концерты в СКК, весь социальный протест закончился. Значимость этого явления была связана с закрытостью государства в течение 70 лет. Я вообще считаю, что это лучшее, что я сделал в жизни. Практически это был первый настоящий рок-фестиваль, первый бунт на корабле.

Александр ДОЛГОВ

«FUZZ» № 7,8/1997

Скрыть

«Браво» была одна из первых групп, которая эту моду стиляг проповедовала, еще с Жанной Агузаровой, — моду рынков и комиссионок. Она (мода) вымерла сама собой, потому что все закрылось. Это было хорошо для того времени, был своего рода прикол. Сейчас все по-другому, сейчас такие костюмы. Мы были в Лондоне в разных магазинах, где одеваются музыканты, и там мы купили себе костюмы. Вне сцены я не ношу дорогой одежды, потому что я не разбираюсь в ней, и у меня нет потребности. Главное, чтоб было удобно, а какая и фирма, и что это такое, меня мало волнует.

Let’s all meet up in the year 2000

Я слушаю абсолютно разную музыку, потому что Димка (Ашман — ред.), наш бас-гитарист, земляк ваш, — у него миллион кассет всякой музыки, он мне постоянно приносит. Я слушаю, стараюсь быть в курсе того, что происходит, потому что я не из тех артистов, которые говорят «я люблю старый добрый рок», такие фразы, ничего не означающие. Но я люблю старый добрый рок, потому что я начинал с этой музыки, учился на гитаре играть, «снимая» Блэкмора. А из современной… сейчас скажу: Эдвин Коллинз мне нравится, Крис Айзек, «Radiohead», «Pulp» нравится. Специально не охочусь ни за чем. Дима приносит, — я слушаю. Trip hop нравится, «Portishead» нравится, — я один альбом их, правда, слышал. Из того, что произошло в последние годы в музыке, это какие-то более заметные явления по сравнению с рэйв-культурой, какая-то душа в этом есть, какая-то эстетика. То, что сейчас происходит в современной музыке, если это можно назвать музыкой…

Рок-н-ролл 50-х, 60-е годы — битломания и хиппи, и панк-рок — три наиболее жизненных явления, которые имели свою эстетику, какие-то культурные ценности, если это можно так назвать. «Sex Pistols» — это был сильный удар по современной музыке, после этого был new wave, а потом все умерло, и ничего нового нет. Нужен какой-то взрыв. То, что сейчас появляется — малоинтересно. 2000 год приближается, может быть, что-нибудь новое появится. А сегодняшняя культура — она пустая, дутая, целлофановая, пластиковая, как одежда этих ребят.

Something else

Может быть, мы совсем скоро начнем репетировать новый альбом, приедем в Москву и станем что-то делать. В ноябре—декабре будем выпускать сингл, у нас есть уже три песни: ««Вера, Надежда, Любовь», «Этот город» и «Мой большой автомобиль». И, возможно, будет какая-то версия из старого альбома.

Я не очень люблю, когда говорят: «Мы играем что-то модное, модные элементы используем». Слово «модный» не очень хорошее. Каждый сам себе создает моду, создает вокруг себя все, что существует. Мы никогда не стремились быть модными, делаем то, что нравится. Слушаем много современной музыки, потому что появляются какие-то тенденции — звук и прочее; конечно, нельзя не использовать то, что придумано, потому что мы живем в 96-м году, это будет совсем смешно — играть то же самое, что и 12 лет назад.

Pulp fiction

Литература? Довлатов, Ерофеев, Шукшин. Зарубежная — Бернс нравится из поэзии, пожалуй… Я очень мало зарубежного за последнее время прочитал, а в основном это было то, что в школьный период все читают, наверное. Мне больше нравятся наши, российские писатели за их любовь к жизни, особенно Довлатов. Это очень специфический человек. Он такой… у него хороший очень… все есть, присутствует… ну, настоящий… То есть, он пишет так, как есть в жизни, со всеми плюсами и минусами. Кино — тоже наше нравится, в основном старые черно-белые фильмы, сталинской эпохи кое-что. Я не про время это говорю, а про фильмы, про эстетику, работу операторов, режиссеров. Гайдай нравится, и нравятся всякие наши стиляжные комедии.

«Pulp fiction» — очень решающий фильм для того, что мы сделали сейчас. Мы играем одну музыкальную пьесу оттуда в начале концерта. Фильм хороший, — во всяком случае, он был на фоне всего западного кино свежим по своей эстетике. Все наоборот. Тарантино мне нравится, он такой, умный. Я не люблю в основном западные фильмы, хорошие — они единичны, «Голод», «Пролетая над гнездом кукушки» — появляются раз в пять лет. Поэтому «Pulp fiction»… Я после него вообще практически ничего не смотрел, не слежу.

This is video Bravo

Просчитать что-то очень сложно; хотя у меня уже есть большой опыт в этом, я стараюсь как-то не просчитывать. Просто мы хотели песню «Город» сделать первой, начать раскрутку альбома с нее, а потом решили почему-то снять «Ветер знает».

Клип «Этот город» получился такой, потому что, во-первых, не было бюджета, денег не было в тот момент (съемки обошлись в 5.000 долларов — авт.), чтобы сделать что-то… А во-вторых, давно хотелось снять на 8 миллиметров. Там часть снята на видео, а часть — на кинопленку, на 8 мм. Наш оператор, Андрей Лукашевич, он это предложил, мы попробовали и сняли буквально часа за два. Бывает, что клипы с громоздким бюджетом, навороченные, могут смотреться и как правило смотрятся хуже, чем что-то такое — сиюминутное и простое, что вот сейчас пришло. Именно с этим клипом так и получилось, поэтому он такой удачный, хотя мне нравится больше другой, «Ветер знает». Прикольней, идея оригинальней придумана, переплетение… Его хочется посмотреть еще несколько раз, чтоб понять, что там происходит. У нас не было таких клипов.

Я на самом деле очень серьезно к этому отношусь — какой клип когда снимать. Просто тогда были деньги ($ 25 тысяч — авт.) и мы решили снять такой, с таким бюджетом.

Режиссеры все разные, и специально разные, потому что, когда ты постоянно с одним работаешь, у него есть определенный стиль, стилистика и получается зацикленность. А тут — разные, каждый по-своему и видит, и делает, так интереснее.

Polarvox takes us outside

Первая поездка у нас была в 86-м. Мы ездили не по линии комсомола, а у нас вышла в Финляндии пластинка на фирме «Polarvox», и они решили… Конкретное зарабатывание денег, поэтому отчасти это было похоже на западный шоу-бизнес. Там был отпечатан альбом, мы с ним ездили в целях рекламы, давали концерты — по клубам, по небольшим залам. Выступали практически со всеми ведущими финскими группами. Было очень классно. Жили в автобусе, очень устали и поняли, что такое настоящее турне. Достаточно тяжелая вещь. Каждый день были концерты, переезды по 200–300 километров.

В 87-м году мы были в Швеции. Фестиваль назывался «Смаклёзе», сейчас его нет, потому что он обанкротился. В Дании — «Скандеборг», его тоже нет, большой фестиваль, много тогдашних звезд там было, «Duran Duran» выступал. Нас познакомила там девушка одна, журналистка из Лондона. Она сказала: «Я их знаю», нас подвели, и мы с ними общались минут, может быть, 15–20. У них было мало времени. Мы подарили какие-то сувениры, — водка у нас была с собой, лапти громадного размера. Ник Родс мне оставил свой телефон. Я был три раза в Лондоне и ни разу не звонил, потому что — зачем? Достаточно хорошо было, единственно — Ле Бон на меня произвел тягостное впечатление, он не подошел. Все музыканты хотя бы поздоровались. Еще я понял, что они звезды — у нас на столе креветки были маленькие, а у них — вот такие здоровые. И на концерт на меня не произвел такого большого впечатления, как я ожидал. Он (Ле Бон) не такой подвижный оказался. Меня вообще разочаровали многие западные артисты, которых я с удовольствием слушал, и в клипах смотрел, а на концерте они оказывались какие-то безысходные. Особенно Стинг. Был очень хороший концерт по звуку, они высочайшие профессионалы, но было очень скучно и холодно. «ZZ Top» — тоже, мы с половины ушли, а вот концерт Дэвида Боуи был хороший. Я и думал, что будет отлично. Насчет Стинга тоже у меня было предчувствие, что все будет лениво, а Боуи — как вампир: сразу зацепил зал и держал его до конца. «Outside» — депрессивный альбом, но я к Боуи отношусь, как к экспериментатору, поэтому не берусь судить. Я никогда не был его поклонником, с трудом вспомню 2–3 хита, и наш народ знает не больше. Но слушал с удовольствием. «Tin Machine» — тоже слышал, концерт видел. Это была идея, мне это очень понравилось; хотя я лидер в группе, как считается, но нахожусь чуть сзади, стою за солистом, поэтому я понимаю, почему он (Боуи) захотел это сделать, почувствовать, что такое — быть просто музыкантом.

Roots, rock, reggae

«Постскриптум» — это была группа, в которой пел Гарик Сукачев, и в которую я пришел; там произошли изменения, и после этого и появилось «Браво». А первая, — я учился тогда в институте, — моя группа была «Редкая Птица». Сергей Галанин из группы «Серьга» играл там на бас-гитаре. Музыка была непонятная сейчас мне самому, смесь — и reggae, и «Supermax», что-то такое, трудно сказать. Всего понемногу. То, чем страдают начинающие группы, которые не могут найти свое лицо, определиться. Беда многих наших групп — нету концептуального стержня.

P. S. Из интервью Евгения Хавтана журналу FUZZ:

Рок-н-ролл — это поп-музыка?

Евгений: Конечно.

P. P. S. «FUZZ» поздравляет Евгения с 35-летием и приветствует альбом «На Перекрестках Весны».

Александр ДОЛГОВ

Подготовил Дмитрий ИВАНОВ

«ROCK FUZZ» № 11–12/1996

Скрыть

Олег спросил меня: «Ты что делаешь летом?» «Пока ничего». «Вот и отлично, — говорит он, — мы с Лысенко запускаем диплом, будем снимать кино о „Кино“. „Как это?“ — не понял я (честно говоря, тогда я о Викторе Цое и его команде еще не знал).

„Кино“ — это ленинградская рок-группа, — объяснил мне Олег, — у них очень классные песни. Ребята согласились у нас сняться. Давай работать вместе».

Так я стал вторым оператором на этих киносъемках, которые продолжались чуть больше месяца.

«Киношники» прибыли в Киев в конце июля. Они привезли две гитары, Тихомиров — бас «Фендер», а Каспарян — белую, с перламутровым отливом «Ямаху». Еще они приперли с собой пару ящиков минералки, поскольку кем-то были предупреждены о том, что в пораженном радиацией Киеве следует мыться чистой водой и пить красное вино. Последним, честно говоря, они занимались очень активно.

Снять фильм с участием «Кино» Серегу Лысенко надоумил его друг Рома Альтер, видный деятель киевского рок-подполья, ставший музыкальным консультантом фильма «Конец каникул». Лысенко написал сценарий. В принципе, это почти музыкальный фильм. Сюжет там тривиальный. Главный герой (его роль исполнил Цой) пытается играть на гитаре. Он мечтает о собственной группе. Конечно, у него ничего не получается. Над ним все смеются: мол, не лезь, парень, не в свое дело. В конце концов, он сдается, женится и устраивает себе очень комфортный быт. Казалось бы, чего еще надо? Но главному герою этого явно недостаточно…

И вот, когда он в очередной раз сидит в ресторане со своей красавицей-женой, его вдруг прорывает. В знак протеста он рвет на себе майку и уходит прочь. На берегу пустынного озера героя ждет его команда. Вот такой сюжет.

Эпизод, связанный с «красивым бытом», мы снимали на ВДНХ. Там есть павильон жилищного строительства с квартирными модулями, выстроенными без стен. В общем, очень уютная такая обстановка, располагающая к хорошему и веселому застолью. Так что, пока мы снимали кино, наши осветители расположились в соседней квартире, решив там немного «вздрогнуть».

Конечно, «киношники» вскоре заявили, что им тоже хочется. И понеслось… потом уже, когда все крепко выпили, Цой взял гитару. И тут кто-то из осветителей говорит, ну совсем как в знаменитом говорухинском фильме: «Этак и я умею, а ты „Мурку“ давай». В общем, минут двадцать после этого Цой пел только блатные песни. Жаль, что магнитофона рядом не оказалось. Попробуй теперь докажи, что именно так и было.

Первый съемочный день прошел в «Доме музыки». Это киевский магазин, где продаются музинструменты. Мы убрали из витрины все, что там стояло, потом туда залезли «киношники» и представили новую песню «Закрой за мной дверь, я ухожу».

В перерывах между съемкой «киношники» оттягивались «отдыхом на траве», валялись на лужайке прямо в центре площади Дзержинского перед памятником чекистам. Конечно, наш режиссер начал нервничать — только не хватало осложнений с милицией. Все-таки революционный памятник! Но что делать? Как им сказать об этом?

И вдруг Лысенко осеняет: он подходит к ребятам, что-то им говорит — и те как ужаленные вскакивают на ноги…

Спрашиваем: «Сергей, что ты им сказал?» «Да, — говорит, — ничего особенного. Просто брякнул, что в траве до фига радиации».

Однажды Цой пришел на съемочную площадку с подбитым глазом. У него спросили: «Витя, что случилось?» Он отвечает: «Ничего. Упал, ударился о бровку». Признаваться, что ему «поставили бланш», он был не намерен. Еще бы! На площадке он всем показывал, какой он жуткий каратист и все время советовал нашему оператору Олегу Смирнову забросить свои занятия культуризмом: мол, все это фигня, чем ты тут занимаешься.

«Киношники» жили в новой большой гостинице «Славутич», что на берегу Днепра. Постоянно проходили какие-то вечеринки. Не сомневаюсь, ребятам было весело. Рома Альтер устроил им один концерт — каким-то образом ему удалось «запудрить мозги» дирекции Дома ученых. Концерт там был просто классный!

Чуть позже, когда по городу уже прошел слух, что в Киев приехало «Кино», на съемочной площадке постоянно торчали многочисленные фаны. Было настоящее паломничество.

Цой действительно был немногословным. Если он говорил, то всегда очень тихо, как бы сквозь зубы. Но это было не свысока, очень сдержанно так получалось, без всяких звездных наворотов.

Он мне сразу очень понравился, равно, как и остальные «киношники». Конечно, они были явно другие. Я раньше не встречал подобных людей. Они были все в себе. В чем ходили, в том и играли. И это была не поза, не какой-то дешевый наигрыш, а просто образ жизни.

В общем, я до сих пор вспоминаю о тех съемочных днях в конце лета 1986-го. Мне было в кайф с ними работать. И всем остальным в нашей группе тоже.

Монолог записал Евгений РОМАНОВ aka Александр ДОЛГОВ

«ROCK FUZZ» № 18/1995

Скрыть

Мы уединились. От пива «Олди» не отказался, но налегал на него слабо, объяснив, что надо остаться в форме. Сразу попросил не включать диктофон, и хотя его запросто можно было обмануть, я почему-то не стал этого делать. Тем временем, у нас шел неторопливый, но совершенно «шизовый» разговор. «Олди» поведал мне, что только вчера вышел из «больнички», похвастался своей новой «фенечкой» — дешевеньким пластмассовым браслетом, украшенным цветастыми бусинками. По его мнению, он был ничуть не хуже культовых африканских четок. Потом пожаловался на судьбу и хроническое невезение с басистами — вот и «Дис» Редькин от него удрал, и за бас вынужденно взялся саксофонист «Комитета» Андрей Брытков. «В общем, — резюмировал „Олди“, — теперь я без дудок». И, помолчав, сокрушенно добавил: «Ты бы знал, какие деньги я выложил за эти дудки!»

Конечно, наивно было предполагать, что за несколько минут «протокольного» разговора он раскроется передо мной. Тем более, как я узнал, сегодня с ним уже такое было — около пяти утра на подъезде к Питеру после пьяной и бессонной ночи в поезде плацкартного вагона он успел покаяться какой-то случайной девчонке-попутчице, выложив ей про себя все… Так что второй исповеди за день, как видно, не предвиделось. Под конец «Олди» спросил у меня, не знаю ли я, где Олег Гаркуша. Я сказал, что он вроде бы заявлен в сейшене Курехина на Думской и неизвестно, будет он здесь или нет. Чуть позже Гаркуша все-таки появился, и тогда закрутилась карусель…

«Комитет Охраны Тепла» длительное время находился в тени своих земляков из группы «003», которая на фестивале «Литуаника-86» была названа «самой большой надеждой на будущее». Только вот, где сейчас эта «надежда», никто не ведает, а «Комитет» между тем играет до сих пор.

О «КОТ"е заговорили в Москве сразу же после второго «Сырка» (декабрь 1989 года), т. е. через два года после образования группы 25-летним гитаристом «Олди» — Сергеем Белоусовым, за плечами которого был «солидный» опыт (почти год!) игры на гитаре в одной из Панковых команд Кенигсберга. По слухам, «Олди» объявился на прусской земле где-то в начале 80-х, приехав сюда с Алтая. Говорят, что он тогда хотел порвать со своим прошлым, которое было весьма «темным».

В группе со дня ее образования всегда процветал культ «косячной наркоты», что, собственно, закреплено уже в самом названии. Оно и понятно: ну разве можно без кона «прорубить» такую экзотичную штуку, как реггей?

Первый клавишник «Комитета» Андрей Коломыйцев, «завернутый интеллектуал» — редактор подпольных журналов «Рот» и «Во», никогда не приветствовал увлечений своих товарищей и потому долго в группе не задержался. Нынче он снова объявился в «Комитете», однако это разовая акция, связанная с короткой гастролью в Питер. Мы сидим с ним в баре «Индии-клуба» за батареей пивных бутылок и уже битый час толкуем о растафарианстве, этом экзотическим, религиозном учении, о котором в двух словах рассказать очень сложно, но основная идея подоплеки стиля реггей заключается, пожалуй, в объединении всех чернокожих мира и их последующей реэмиграции в Африку. В общем, чуждая для русского человека философия.

По мнению Коломыйцева, только в бывшем Кенигсберге и нынешнем Калининграде, этом новоявленном российском Вавилоне, где волей «вождя народов» собралось целое скопище людей без корней, и могла появиться такая русскоязычная группа, по-настоящему играющая и живущая рэггей.

С другой стороны, под боком Польша, а там традиционно сильные реггей-бэнды, музыканты которых имеют тесные связи с британскими «мьюзишенами», выходцами с Ямайки. Так что их появление на свет объективно закономерно. Впрочем, по откровенному признанию Андрея, музыканты в группе слабенькие, а «Олди» теперь (по понятным причинам) от силы может сыграть за вечер пять-шесть вещей, и сегодня скорее всего будет лажа. «Может, и нет», — попытался обнадежить его я. Но Коломыйцев только рукой махнул — во время настройки они 15 раз начинали играть и все без толку!

Около девяти вечера кто-то из «комитетчиков» заглянул в бар сообщить, что «Олди» уже «готов», в том смысле, что крепко набрался. Помрачневший Коломыйцев поспешил на выход…

Когда «Олди», несмотря ни на что, вылез на сцену, и дураку стало понятно, что концерт безнадежно сорван. На свою беду группа все-таки начала… Увы, с грехом пополам «КОТ"у удалось исполнить до конца только одну вещь — программный «Тюремный Рок». Жалкое зрелище закончилось очень быстро. Было тихо, совсем как на поминках.

Какое-то время спустя «Олди» еще сидел на стуле посреди сцены, заторможено глядя на подсунутые ему для автографа оборванные афишки. Казалось, что дух его в этот момент блуждал где-то в высоких африканских травах далекой отчизны…

Жора ГРЕМИХАНЕЦ aka Александр ДОЛГОВ

«ROCK FUZZ» № 7/1992

Скрыть

Анналы

московской группы «Звуки Му» были окончательно дописаны 29 октября 1989 года. Заключительный концерт сезонного фестиваля Московской рок-лаборатории в ДК имени Горбунова стал последним аккордом в истории «Звуков». Группа распалась.

История «Звуков» оказалась довольно короткой (всего пять лет), но и за этот непродолжительный отрезок времени команда прошла тернистый путь от полуподвального безвестного существования до пика популярности у себя в стране и признания своих творческих идей на Западе.

Коллектив организовали в начале 80-х два приятеля, дружившие еще со школьной скамьи, Петр Мамонов и Александр Липницкий. Через «Звуки» прошли многие легендарные личности, к примеру, известный рок-журналист Артем Троицкий, который одно время пытался солировать в группе на гитаре, а на ударных почти год играл Сергей Бугаев по прозвищу «Африка», снискавший всесоюзную славу после участия в кинофильме «Асса». Практически никто из музыкантов не имел тогда достаточно профессионального уровня исполнения, но этот недостаток с лихвой окупался непреодолимой жаждой творить музыку. Их совместный дебют состоялся в феврале 1984 года в одной из московских школ, где много лет назад учились Мамонов и Липницкий. Вскоре ансамбль приобрел репутацию самой невероятной, самой зкзотичной в визуальном плане команды московского андеграунда. Компенсируя музыкальные издержки, связанные с отсутствием высокого профессионализма, «Звуки» пытались разыгрывать на сцене мини-спектакли к исполняемой музыке, экспериментировали, искали новые формы.

Многое в судьбе «Звуков» изменила встреча с известным английским продюсером и музыкантом Брайаном Ино. Ино побывал на их концертах, и они ему понравились — прежде всего, своей зрелищностью, театрализованностью, сценическим решением музыки. Ино стал инициатором записи в Англии альбома группы. Рекламу этой пластинки взяла на себя известная фирма «Warner Bros.», организовав потом гастрольную поездку «Звуков Му» в США. Мамонов со своими друзьями с честью представили советский рок за рубежом. Была собрана большая и хорошая пресса… И вот, пройдя, как говорится, огонь, воду и медные трубы, ансамбль объявил о своем самороспуске. Почему это произошло? С этого вопроса я и начал свой разговор с Петром Мамоновым…

Интервью

состоялось за два часа до последнего концерта гастрольной поездки Мамонова, в маленьком уютном закулисном кафе ДК имени Ленсовета за чашкой горячего чая, к которому из-за нашей беседы Петр Николаевич почти не притронулся.

Итак, мой первый вопрос о причинах прекращения совместных выступлений «Звуков Му».

Петр Мамонов: Группа распалась вовсе не из-за каких-то конфликтов или интриг, «Звуки» кончились, как идея, для всех нас. И очень здорово, что это произошло на взлете… В общем, это обычное явление, как и в спорте. Всюду нужно вовремя закончить, не тянуть из-за того, что популярность еще имеется или вот, мол, как здорово было раньше!.. Все это для артиста не причины, чтобы продолжать что-то, неинтересное ему. Меня, в частности, увлекла идея каким-то образом продвинуться вперед… или вбок (это уж как вам будет угодно!), но сделать что-то другое.

И вот сейчас, когда прошли первые два концерта, можно сказать, что это абсолютно новое для меня состояние на сцене и в зале. Я это чувствую. И те люди, которые приходят на наши выступления как на обычный рок-концерт в старом стиле — они не очень удовлетворены, потому что это не рок-концерт, а нечто иное… Мы очень боялись, что это вообще как-то не «сомкнется» с залом. Но, к нашему удовольствию и некоторому удивлению, зрители сидят и слушают. Им интересно.

Мы задались целью создать обстановку театра, куда люди пришли отдохнуть, что-то почерпнуть для ума, что-то для эмоций… То есть, это скорее не рок-шоу, а аудиовизуальное искусство на сцене, «живое кино» или что-то в этом роде.

Александр Долгов: А как же прежние традиции? Выходит, ваши дороги с Александром Липницким теперь разошлись окончательно?

Петр: Это не совсем так. У нас есть небольшая студия звукозаписи, где все мы, игравшие раньше в «Звуках», работаем на равных правах. Каждый имеет свое время. Я, в частности, занимаюсь продюсированием, то есть записываю интересных, на мой взгляд, исполнителей…

Александр: Ваша зарубежная поездка — единовременная акция?

Петр: У нас заключен контракт с фирмой Брайана Ино на несколько лет. Теперь все, что мы собираемся делать на Западе, будет обсуждаться с ним — все проекты, концертные турне или видеосъемки.

Александр: В Америке «Звуки Му» выступали вместе с «The Residents». Пожалуйста, несколько слов о ней.

Петр: Это довольно странный ансамбль. Он, можно сказать, анонимный. Ни на одном концерте, ни на одном диске не оглашаются имена участников. При этом они всегда выступают в масках и практически ни разу за 15 лет существования коллектива не давали интервью.

Александр: Боязнь популярности?

Петр: Скорее, наоборот — своеобразный имидж… Тем не менее это компания веселых и остроумных людей. Они с тонкой иронией издеваются над всякого рода нелепостями «массовой культуры»: над ковбойской темой, например.

Их идеи и видение искусства оказались очень схожими с тем, что я делаю сейчас. Сам смысл происходящего на сцене — не рок-концерт в привычном значении слова, а театрализованное шоу.

Кстати, в Нью-Йорке мы выступали в довольно сложном зале — в Линкольн-центре, а там собираются в основном интеллектуалы.

Александр: У нас вы такой публики не наблюдаете?

Петр.: Почему? Я не сомневаюсь, что люди, бывающие в Большом театре, с интересом посмотрели бы и нас. Мешает порой какое-то предубеждение… А в Америке это проще — даже знаменитому писателю не считается зазорным сходить на концерт рок-группы.

Александр: Есть ли в Союзе человек, который по своим способностям мог бы стать для вас вторым Брайаном Ино, и есть ли в этом необходимость?

Петр: Вопрос интересный… Необходимость в этом, конечно, есть. Сама профессия продюсера невероятно сложная, нужная для музыкантов и во многом совсем иная, чем ее у нас порой представляют.

Продюсер делает, как правило, концепцию всего альбома, концепцию звука вплоть до какого-то «звукового имиджа»… Убежден, что появление у нас таких специалистов — это необходимая и неотъемлемая часть культурного подъема, если он вообще произойдет в нашей стране.

Я такого человека встретил уже на начальном этапе своей деятельности. Это Василий Шумов, лидер московской группы «Центр». Он продюсировал наш первый студийный альбом, которым я остался очень доволен. Сейчас мы вместе работаем на сцене, создавая наш общий спектакль.

Александр: Кому принадлежит термин «русские народные галлюцинации», которым некоторые музыковеды определяют стиль «Звуков Му»?

Петр: Ну, это была просто шутка, которую критики вдруг взяли на вооружение. Она мне, кстати, не очень понравилась. «Русские народные…» — здесь есть какое-то самолюбование, от которого недалеко и до фанатизма «Памяти».

Александр: Вы снялись в нескольких художественных фильмах. В каком из них, на ваш взгляд, наилучшим образом реализовались ваши способности?

Петр: Мне понравилась работа в последней картине, которая скоро выйдет на экраны, — «Такси-блюз». Ее снял режиссер Павел Лунгин, работавший раньше сценаристом, в сотрудничестве с французскими кинематографистами. Все свои предыдущие съемки в кино (в том числе и в «Игле») я рассматриваю только как пробные.

Александр: Несколько личных вопросов, если можно… Вы женаты?

Петр: Да, я женат. У меня трое детей, и старшему уже 16 лет.

Александр: Как семья смотрит на вашу гастрольную жизнь?

Петр: Моя жена — мой менеджер. Эти концерты — ее первый опыт. Так что работаем вместе.

Александр: Вы счастливы?

Петр: Моментами… Как все люди.

Новый Проект

Петра Николаевича, представленный вниманию ленинградских зрителей, называется «Мамонов и Алексей». Программа состоит из двух, на первый взгляд, автономных частей, связанных между собой концептуально общим абсурдным началом. По сути, это был музыкальный спектакль абсурда в двух действиях.

«Звуковая коллекция Шумова» (так называлось первое отделение шоу) строилась вокруг жуткой истории — «серии убийств на улице Горького» и криминального расследования, которое «ведет МУР». В конце концов все завершается трагическим исходом, зловеще разыгранным статистами из труппы Мамонова под звуки «Васиных Именин» — завершающего номера шумовской «Коллекции».

Что касается музыки, то она, как всегда у Василия Шумова, была «бьющей по нервам», с бесконечно повторяющимися беспокойными гитарными ходами, «холодной» пульсацией ударных и тревожным звучанием клавиш.

В антракте звучали записи симфонической музыки: несколько коротких медленных композиций, очень схожих по своему меланхолическому настроению. Они рождали в душе какое-то предгрозовое настроение надвигающейся беды… Композиции вполне гармонично «вплетались» в общее кружево театрального действа, которое продолжилось после перерыва…

Когда раздвинулся занавес, первым, что сразу бросилось в глаза, был огромный, во всю сцену экран, залитый непередаваемо чистым, почти прозрачным небесным светом. Такие пронзительные тона характерны для пейзажных картин с видами Фудзи работы непревзойденного мастера ксилографии Кацусико Хокусая, чье влияние легко угадывается и в художественном решении спектакля. Явным диссонансом в море спокойных красок выделялась рамка, очерченная едко-красным светом, которая была подвешена на высоте двух метров над сценой. На ней, почти не шевелясь, восседал с гитарой Алексей Бортничук.

А на сцене царствовал» сам Мамонов, выразительно, неподражаемо создавая при помощи музыки и танцевальной пластики самые различные образы: первоклассного танцора, выписывающего немыслимые па, человека-марионетку, всеми членами которого управляет невидимая рука таинственного кукловода.

Музыкальные приемы были самые разнообразные — от интеллектуальных гитарных запилов в стиле Фрэнка Заппы до горячих негритянских аккордов, а ля «The Rolling Stones». Но это была вовсе не эклектичная смесь. Каждый новый номер логически исходил из предыдущего, в чем-то его дополняя. Даже декламация стихов не выпадала из этого ряда и пришлась как нельзя кстати, вызвав в зале взрыв восторга — сначала от прочитанной с издевательским пафосом «Наташи», а потом от печального монолога, исполненного на английском языке. Что это? Реквием по зарубежным гастролям «Звуков» или очередной экспериментальный шаг, рожденный импровизацией?..

Возвращаясь после концерта домой, я думал — как все-таки здорово, когда ты можешь поделиться своими ощущениями этого мира. И это счастье, когда все, что в тебе есть, ты реализуешь для того, чтобы рассказать людям о чем-то своем.

Александр ДОЛГОВ

«Сдвиг», альманах московской рок-лаборатории, 1990

Скрыть