Александр Долгов

Черное и белое рока в беллетристике, журналистике, графике

НОВАЯ КНИГА

МАЙ 2021




Пресс-релиз к выходу романа-исповеди «Меломан»

«Дорога длиной в 10 лет: от путевых заметок и мартиролога к литературной мистификации»

В мае 2021 года в петербургском издательстве «Пальмира» выходит книга «Меломан» — в год тридцатилетия журнала Fuzz, что очень символично, поскольку в ткань романа вплетена история известного питерского рок-издания.

Вадим Назаров, глава издательства «Пальмира»: «Легендарный музыкальный журналист написал роман о том, как все начиналось. Обязательное чтение для любителей русской рок-музыки».

По форме и содержанию «Меломан» — литературная мистификация или точнее прозаическое произведение, стилизованное под мистификацию. Его авторство приписано вымышленному главному герою романа — В. Б. Рекрутову по прозвищу Чиф, сотрудничавшему с журналом Fuzz в качестве журналиста-фрилансера и трагически погибшему в августе 2008 года. История жизни героя, рассказанная им самим, требует того, чтобы на обложке стояло его имя — для правдоподобия повествования и наиболее полного погружения читателя в атмосферу книги. Основной текст произведения, состоящий из трех самодостаточных и завершенных частей, предваряется предисловием редактора, поясняющим каким невероятным образом роман появился на свет.

Подлинным автором книги является Александр Долгов, бессменный главный редактор музыкального журнала Fuzz. Роман возник из повести «Рукопись с того света», опубликованной осенью 2011 года петербургским издательством «Амфора», и основанной на впечатлениях от гастрольного путешествия в Таллин с группой DDT. «Меломан» повествует о событиях, произошедших с главным героем от момента его смерти с постепенным перетеканием из нулевых в девяностые, восьмидесятые и семидесятые годы прошлого века, в которых отображена почти полувековая история русского рока. Книга была закончена автором в конце 2013 года и планировалась к изданию в «Амфоре», но не вышла по причине банкротства издательства. Тем временем Долгов взялся за работу над следующей книгой — объемном фантастическом романе, посвященном теме спасения Виктора Цоя и вышедшем в издательстве «Эксмо» в конце лета 2020 года.

Отзывы на книгу «Меломан»

Сева Новгородцев: «Написано отлично, литературно, наблюдательно. Автор создал целую Вселенную, столь мне знакомую. Из этой Вселенной я много лет хотел уехать, а уехав, возвращаться не хочу».

Илья Стогов: «Русский рок-н-ролл — дело энтузиастов. И Александр Долгов именно что таков. Когда-то он сделал об этой музыке первый в стране журнал. Потом проводил большие фестивали. Теперь вот — написал роман. Черт его знает: может, если бы у современной музыки были бы такие же энтузиасты, как Александр, все мы сегодня жили бы немного в иной стране».

Александр Кушнир: «Любая новая книга про золотые восьмидесятые-девяностые, любая информация про ленинградский, уральский и московский рок становится событием культурологической важности во всех смыслах. К сожалению, такие книги сейчас пишутся редко, поэтому появление работы Александра Долгова — событие очень значимое. Для сравнения: то, что Андрей Тропилло сделал для ленинградской звукозаписи, то Долгов сделал для питерской журналистики девяностых. Личность он крупная и культовая, поэтому любые его воспоминания и литературные формы — на вес золота!»

Аннотация

Главный герой романа «Меломан» — бывший офицер-подводник, пишущий статьи для рок-журнала в свободное от коммерческой деятельности время. Линии его жизни присущи крутые виражи: доверяющий чувствам, он способен по наитию следовать преподносимым судьбой сюрпризам, зачастую действуя в экстремальных ситуациях. Оттого и книга — не единая цепь событий, а эпизоды, выхваченные из разных периодов.

В романе отображена история русского рока за три десятка лет — фрагментарно, порой эскизно, но достоверно и увлекательно — с обилием реальных фактов. В качестве героев второго плана, создающих атмосферу описанных десятилетий, выступают многие известные рок-музыканты: Юрий Шевчук (олицетворяет собой восьмидесятые), Сергей «Чиж» Чиграков (девяностые), Лёха Никонов, лидер панк-группы «Последние танки в Париже» (нулевые), есть и другие…

Об авторе:

Александр Долгов родился в 1956 году в Ленинграде. Окончил специальный факультет ВВМИОЛУ им. Ф. Э. Дзержинского. По образованию инженер-механик. Служил на атомных подводных лодках второго поколения и в Нахимовском военно-морском училище. Капитан 3 ранга в отставке. После увольнения в запас в течение 18 лет (1991–2009) бессменно возглавлял журнал Fuzz в качестве его главного редактора и издателя. С 2008 года по настоящее время занимается литературной деятельностью. Автор нескольких книг, выходивших в разное время в издательствах «Эксмо», «Амфора», «Геликон-Плюс». Член Союза писателей Санкт-Петербурга с 2017 года.

Официальный сайт dolgov-online.ru


А. Долгов о Чифе, главном персонаже романа «Меломан»:



«Конечно, Чиф — вымышленный герой. Я его одарил своим прозвищем, которым меня называли за глаза мои питомцы в Нахимовском училище, когда я там служил офицером-воспитателем. Кое-что в этом персонаже от автора, но надо иметь в виду, что, в отличие от меня, он — сирота, любит кофе, часто употребляет спиртные напитки, на десять сантиметров ниже автора, он не обременен семейными отношениями и у него никогда не было детей, живет за счет торгашества, в свободное от бизнеса время пописывает статейки в известный рок-журнал, и главное — его знакомство с Юрием Шевчуком состоялось при любопытных обстоятельствах ровно на пять лет раньше моего, когда действительно никому неизвестный музыкант Юра Шевчук только-только появился в Ленинграде поздней осенью 1985 года.

Этот персонаж — собирательный образ, в нем присутствуют качества разных людей. Трагическая история Чифа навеяна реальным фактом из жизни моего одноклассника по Дзержинке, тоже, как и я, подводника-атомщика, которому жутко не повезло — нелепо умер, подавившись куском мяса на пикнике. Думаю, никто не застрахован от подобного, и как тут не вспомнить известное предупреждение — „Следи за собой, будь осторожен“?!»

Полностью интервью «Что не сказал покойник» можно прочесть здесь


Отрывки из книги «Меломан»

В туре с DDT: выезд из СПб

Четверг, 14 августа

Выезд в Таллин назначен на 14:00. Без пяти два подхожу на 4-ю Советскую к офису DDT. Напротив входа стоит белый автобус c номером АХ 701 и надписью на борту Baltservice. Двери багажного отделения еще открыты, но в нем практически нет свободного места — все пространство забито инструментами, аппаратом и личными вещами группы.

Рядом с автобусом фотограф Андрей Федечко разговаривает по душам с солистками вокального дуэта РАДУЙСЯ — блондинкой Ольгой и брюнеткой Таней. Помнится, они впервые появились в DDT во времена работы над программой «Единочество» — и так понравились Шевчуку, что он их оставил в группе.

Как правило, девушки-вокалистки выступают с DDT, но в случае акустического концерта или сольника Юрия Шевчука их в тур не берут. Сейчас концерт намечается большой, и в Таллин группа едет расширенным составом — пятнадцать человек; в ней не только музыканты и бэк-вокалистки, но и звукооператоры, художники по свету и видеоинсталляциям, а также административная группа, в числе которой есть и два продавца-мерчендайзера.

Прохожу в офис сообщить директору группы, импозантному Александру Тимошенко, что я прибыл. Сам Алик, кстати, из рок-музыкантов, а последние двадцать лет директорствует в различных рок-группах — сначала в АЛИСЕ, затем в НАУТИЛУСЕ, а с 2000-го года по сию пору в DDT. Забираю у него свой загранпаспорт с шенгенской визой и страховку. «Все в сборе. Ждем Шевчука — он только что звонил, задерживается на час», — сообщает Алик.

Занимаю в автобусе одно из последних мест. Почему? Потому что знаю наверняка, что Шевчук сядет на кресло-диван в хвосте автобуса — это единственное место, где можно полежать, вытянувшись во весь рост. Он любит поспать в дороге.

У меня в запасе почти час. Чем заняться? Рассеянно перелистывая свой блокнот, обнаруживаю, что в нем осталось чистых не более десяти-пятнадцати страниц. По своему журналистскому опыту знаю, что этого объема явно недостаточно для полноценного путевого дневника, в котором тщательно фиксировалось бы все, что происходит в дороге, включая разговоры не по теме, разные на первый взгляд незначительные события, а также ничтожные детали, всякие мелочи и прочие пустяки, из которых впоследствии и строится репортаж…

Что же делать? Пока не поздно, бегу в «Буквоед» на Восстания.

14:55. На обратном пути на углу Дегтярной и 3-й Советской сталкиваюсь нос к носу с идущим чуть-чуть вразвалочку ЮЮ: не застегнутая коричневая джинсовая куртка, черная хлопчатобумажная футболка, синие джинсы, на ногах — легкие бело-красные кеды, за плечом — черный рюкзачок… Как всегда, в дорогу он одет просто и по-спортивному удобно.

Мы обнимаемся.

— Яйца всмятку! — говорит мне вместо приветствия Шевчук. — Я сегодня немного в расслабленном состоянии, — добавляет он, когда мы вдвоем направляемся в сторону автобуса с надписью Baltservis. Хитро прищуривается сквозь стекла очков и опять, непонятно к чему, повторяет про яйца всмятку… Мне ответить нечего — я с собой закуску не брал.

С огорчением отмечаю про себя, что ЮЮ «под шафе». Он ведь три месяца не пил… С чего это вдруг? С алкоголем у него непростые отношения — сам это признавал не раз, — как, впрочем, у многих рок-н-ролльщиков.

Я знаю, что он только-только вернулся с киносъемок. Бродя бессонной но-чью в сети, наткнулся на новость о том, что Шевчук снялся в фильме Андрея Смирнова «Жила-была одна баба», и на площадке под Тамбовом якобы выпил с каскадерами за пять киносъемочных дней годовой запас коньяка «Хеннесси»… На деле, как выяснилось позже, эта развеселая «клюква» оказалась пьяной полуправдой, поскольку там, под Тамбовом, они выпили вообще все, что могло гореть, в ближайшей округе.

— Яйца всмятку, — опять непонятно к чему бормочет ЮЮ.

И тут меня наконец осеняет — я понимаю, что он имеет в виду. Он же снимался в роли Ишина, правой руки атамана Антонова, руководителя тамбовского восстания. Значит, пять дней провел в седле.

С большим трудом представляю себе ЮЮ, мчащегося галопом на коне с шашкой наголо, переодетого в крестьянский зипун и папаху… Дорисовать в моем воображении образ борца с коммуняками за сермяжную правду-матку хуторян мешают его теперешние форсистые очки, купленные в дорогом салоне оптики — не чета тем, древним, двадцатилетней давности со сломанной дужкой.

Однако, как я узнаю потом, Шевчук возбужден совсем другими событиями: пятидневной войной на Кавказе, за ходом которой следила вся страна, а возможно, и полмира. Эта война высосет из него все соки и не будет давать покоя ни днем, ни ночью на всем протяжении нашей поездки, в чем я вскоре смогу убедиться сам.

Сажусь на свое место. Мое кресло — предпоследнее в правом ряду; впереди справа от меня расположились продавцы футболок Дима и Рома. Рома, весело позвякивая бутылями с крепким алкогольным трио (ром, водка и коньяк), обустраивает у себя под креслом что-то вроде бара, правда, безо льда, но зато нарезанный дольками лимон и горка пластиковых стаканчиков для вероятных собутыльников у него там имеются. Его напарник Дима, лет на десять старше Ромы, свое уже давно выпил и потому, не отвлекаясь на бутылочный перезвон соседа, с неподдельным интересом читает книгу о группе METALLICA, появившуюся, как я знаю, в продаже буквально на днях. Принимая во внимание, что Дима металлист со стажем и много лет подряд директорствует в металлической рок-банде СОБАКА ЦЕ-ЦЕ, выбор чтива не вызывает у меня никаких вопросов.

Слева от меня на двух креслах устроился Саша Бровко, художник по видео, с сыном Севой в футболке MАRILYN MANSON. Севке всего двенадцать лет, но выглядит благодаря высокому росту на все пятнадцать. Что тут скажешь — акселерат!

Андрей Федечко садится с левой стороны автобуса на четыре ряда впереди меня. А чуть ли не весь аккомпанирующий Шевчуку состав группы, включая вокалисток, во главе с директором Тимошенко занимает все места на передних сиденьях.

14:59. ЮЮ командует:

— Все, ребята, по местам!

Трогаемся.

Шевчук бросает свой рюкзачок на последнее сиденье и на правах батьки обходит свое «хозяйство», чтобы проверить — всё ли как надо, все ли на своих местах.

Понятное дело, что все разговоры — о последних событиях в Южной Осетии. Шевчук делится впечатлениями:

— Слава богу, что все закончилось — вчера Медведев отдал приказ о прекращении огня… В Цхинвале два моих знакомых журналиста получили ранения. Конечно, было огромное желание лететь туда с концертом, — говорит он мне, возвращаясь на заднее сидение, — но теперь, когда пролилась кровь, — это все равно что стать коршуном… Саакашвили, конечно, агрессор, он первым начал бомбить и получил по заслугам.

— И правильно получил, — соглашаюсь я. — Он теперь стал вроде как нерукопожатный.

Вскоре приходит завпост Юрий Федоров и кладет на заднее сиденье подушку с одеялом для ЮЮ.

— Борисыч, — отзывается Шевчук, — ничего не надо, спасибо. Я просто рюкзак под голову брошу и все…

Однако опытный администратор знает, что делает, быстро и с любовью оборудуя спальное место для лидера группы.

Спрашиваю у ЮЮ об отсутствующем в автобусе барабанщике Игоре Доценко.

— Мы его подберем за Красным Селом. Он постоянно живет за городом, стал настоящим фермером. У него там коровы, целое стадо, может без труда помочь отелиться… Прикинь, каждый день мотается оттуда в город на репетиции. Это непросто.

Игорь Доценко — единственный участник (разумеется, не считая самого ЮЮ), оставшийся в группе из первоначального ленинградского состава. Перейти из филармонии в подпольную рок-банду, не имевшую тогда практически никаких концертов, а потому и никакого заработка — конечно же, это был поступок!

ЮЮ его ценит не только за преданность группе и прекрасные человеческие качества, но также за его особо сильный удар — таких барабанщиков, как Доценко, на нашей рок-сцене раз-два и обчелся.

ЮЮ прикуривает сигарету (для интересующихся: марка Marlboro Light) — ему одному разрешено курить в автобусе — и сразу же скручивает из листа бумаги импровизированную пепельницу.

15:06. Автобус выезжает на Полтавскую улицу. Видно, что Старо-Невский забит машинами, там глухая пробка. Сворачиваем на Конную, потом на Исполкомскую, чтобы в конечном итоге выбраться на набережную.

Фиксирую для истории, кто в какой футболке:

Трубач Ваня — «Джаз-филармоник холл» (для джазового музыканта, который не единожды играл в этом клубе, выбор вполне осознанный); клавишник Костя — PSYCHIC TV (пристрастия главного аранжировщика DDT к шумовому авангарду общеизвестны); гитарист Леша — во всю грудь абстрактный лик Джими Хендрикса (король гитарного рока — forever!); басист Паша — «Рок-фестиваль в Генуэзской крепости» (DDT довелось пару лет назад выступать в Судаке во время традиционных рыцарских игрищ); администратор Борисыч, как настоящий патриот группы, — в черной футболке с рваным логотипом DDT… Более всего удивил саунд-продюсер Игорь — на нем широкая, наверное, размера «три-экс-эль», футболка National Box Promotion, что, впрочем, понятно, если принимать во внимание его спортивные пристрастия.

Ну, а я сам-то — во что одет? Да, все в то же: кроссовки, черные джинсы и пиджак спортивного покроя, на лацкане которого поблескивает… сами знаете что. Забыл про футболку сказать: она у меня веселая — с маленьким лысым человечком и надписью It’s Moby. Врубаетесь?

Сзади меня характерно щелкает открываемая банка с «шипучкой» — это ЮЮ решил расслабиться при помощи джин-тоника.

15:30. Проезжаем казино «Слава», бывший одноименный кинотеатр. По слухам, его хозяева до сих пор устраивают бесплатные киноутренники для пенсионеров в качестве социального отката за грязно заработанные деньги.

Для группы DDT кинотеатр «Слава» — место эпохальное: здесь состоялся их первый сольный концерт (как раз через полгода после моего знакомства с ЮЮ). ЮЮ трепетно относится к истории, вот почему в офисе группы в «красном углу» на стене бережно хранится (в рамке под стеклом) пожелтевшая от времени афиша, кое-где на сгибах «проеденная мышами», того самого судьбоносного концерта.

Странно, но концерта в «Славе» я совсем не помню, хотя там был, конечно. Зато помню хорошо другой, случившийся за месяц до него на площадке ДК имени Капранова, что у Московских ворот, где с приходом эры перестройки обычно шли гастроли заезжих провинциальных театров, норовивших заработать и прославиться на запретной до того ниве театрального абсурда и доморощенного стриптиза, а вот рок-концерты бывали там крайне редко.

Помню еще, что тогда у меня вышла занятная ситуация: как только увидел в городе афиши, анонсировавшие творческую встречу с худруком рок-группы ДДТ (написание группы было именно такое), я сразу купил билет на концерт. Интересно было посмотреть вживую, как играет мой новый знакомый Юрий Шевчук, грозившийся убрать своей музыкой всех питерских рок-н-ролльщиков.

Билет был, кстати говоря, в кассе одним из последних — на балкон, последний ряд, место где-то сбоку — и стоил, как сейчас помню, полтора рубля. Я не хотел ждать, когда с приглашением позвонит ЮЮ, — вдруг не позвонит, а билетов уже не окажется? Но он все-таки позвонил перед самым концертом — накануне, посреди ночи, конечно же подняв меня с постели, в самых лучших своих раздолбайских традициях. Звонил он с какой-то подпольной квартиры, где в то время обитал, хмельной и веселый, и любезно пригласил меня на концерт, а я ему, осчастливленный звонком, с искренней благодарностью, но и с достоинством ответил: «Спасибо, старик, за заботу, а билет-то я уже купил!»

Концерт проходил в будний день (выходные, как вы поняли, отдавались под беспроигрышный «стриптиз»), а это наверняка означает, что мне в тот вечер в очередной раз пришлось удрать со службы. Обычно по будням я уходил из училища в 21:30, когда заканчивалась информационная программа «Время», обязательный просмотр которой устраивался нахимовцам по личному приказанию начпо.

В ДК Капранова я появился минут за двадцать до начала. Прошел в безлюдный буфет, чтобы перехватить там что-нибудь на скорую руку. Скучающие официанты сокрушенно покачивали головами, с тоской посматривая на горы жратвы вокруг них. «Да-а, не та, не та публика собралась нынче», — судачили промеж себя.

«Неужели и зал будет таким же необитаемым, как этот пустой буфет?» — подумалось мне. Выпил большую рюмку армянского коньяка — ну какой рок-н-ролл без выпивки? — заел «три звезды» буржуйским бутербродом с черной икрой и поспешил в зал — третий звонок был по-особенному настойчивым и пронзительно долгим.

Я зря переживал… Зал с еще не погасшими огнями, набитый зрителями, трещал по швам и обрушил на меня громовой ор тысячи глоток. Это был молодняк, в основном студенты и школьники, не имевшие денег на дорогой буфет, но зато неистово требовавшие выхода заявленных в афише артистов.

Однако на сцену, как водится в таких случаях, выскочили совсем другие, никем не упомянутые музыканты, объявившие, что название их группы тоже состоит всего из трех букв, и предложившие зрителям самостоятельно догадаться, как они называются… Лучше бы они этого не предлагали. Потому что тут началось такое извержение сквернословия из поставленного на уши разгневанного зала, что даже мне, бывалому флотскому офицеру, стало неловко.…

В общем, они назывались МАТ, что, в принципе, очень даже символично для вышеописанного случая. Их выступление было недолгим — как, впрочем, и вся их история.

А потом вышел он, патлатый очкарик с гитаркой, заросший черной бородищей по самые глаза. Зал его встретил с восторгом — вопя во все глотки, свистя во все пальцы и хлопая во все ладоши. Нервная дрожь била меня на протяжении тех двух часов, что он выступал…

Ему аккомпанировал долговязый скрипач-блондин с короткой шевелюрой. Помню, скрипка у него была замечательная — необычного белого цвета, и к тому же еще электрическая, что для того времени было просто круто. Нет, вру… Конечно же, тогда скрипка была самая обыкновенная — акустическая с дохлыми электродатчиками. Ту самую — легендарную белую — Никите Зайцеву подарит Стас Намин только через год после того концерта.

Но что более всего меня тогда удивило, это хоровое исполнение залом всех песен Шевчука, из-за которого, собственно говоря, голоса самого Шевчука мне не было слышно… А что же он пел? Понятно, что это были песни с остросоциальными текстами, которые теперь знает назубок каждый уважающий себя фанат русского рока — «Мальчики—мажоры», «Революция», «Хиппаны», «Мама, я любера люблю» и, конечно, «Церковь без креста», текст песни которой, как вы помните, рождался прямо на моих глазах.

После трех бисов Шевчук все-таки ушел со сцены, напоследок заметив, что, наверное, в следующий раз стоит вспомнить блатные песни — «Да-а-а!» — восторженно ответил зал, а сидевший рядом со мной бородатый молодец, точная копия Шевчука, во всю глотку закричал: «Давно пора!»


Скрыть

Читать полностью


В туре с DDT: саундчек и концерт на Певческом поле

Пятница, 15 августа

17:30. Мы на Певческом поле. Неожиданно тепло. Ярко светит солнце, в небе ни единого облачка. А на сцене полным ходом идет саундчек — копошится Борисыч с проводами, пробуют звук своих гитар Паша Борисов и Леша Федичев, позади них за клавишами застыл Костя Шумайлов, ожидая своей очереди. Тут же рядом Иван Васильев с трубой и вокалистки Оля и Таня.

Осматриваю сцену в два метра высотой, поставленную лицом к гигантской ракушке-эстраде, на ступенях которой через пару часов разместятся зрители. А пока там пусто, только рабочие где-то на уровне десяти метров над сценой обустраивают VIP-зону. Слева и справа от порталов на подвешенных светодиодных экранах тестируется видеокартинка к песне «Облака» с пролетающей на метле Бабой-Ягой. Проходящий мимо меня в сторону режиссерского пульта Саша Бровко хвастается:

— Нравится? Это я ее нарисовал.

Позади сцены на лужайке разбиты две палатки — синяя для музыкантов и белая для проведения пресс-конференции. ЮЮ, как правило, предпочитает говорить с журналистами после выступления, чтобы обменяться впечатлениями от увиденного действа.

17:50. Проба звука продолжается. ЮЮ в задумчивости бродит по сцене и что-то обсуждает с Бровко. Костя встал за клавиши, появился Иван с трубой, вышли девушки-вокалистки. ЮЮ в микрофон:

— Раз-два-три… Я ничего не слышу… Проверьте мониторы. В мониторе ничего нет. Раз-два-три… Теперь нормально.

«Закрылась дверь, он вышел и пропал, навек исчез, ни адреса, ни тени…», — ЮЮ запел первый куплет из «Пропавшего без вести»

18:55. Саундчек DDT заканчивается исполнением «Родины». От первых же аккордов у меня сразу идут мурашки по коже. Надо же, удивляюсь я сам себе, раз сто я слышал эту песню, и по-прежнему какой эффект! Похоже, что песня заново аранжирована, — звучит намного интереснее!

19:05. Время поджимает. На сцену для настройки инструментов выходит разогревающая группа АВЕНЮ. Шевчук фотографируется на память с техперсоналом в красных футболках.

Едем в гостиницу — у нас полтора часа свободного времени. Решено — DDT играет «украинский» вариант, по времени концерт будет идти два часа или чуть больше, если получится. Но все должно закончиться ровно в 23:00 по местному времени — это непременное условие хозяев площадки.

20:45. Холл гостиницы. Все в сборе после короткого отдыха. Ждем ЮЮ. К подъезду отеля подана представительская «Чайка» темно-вишневого цвета, как будто приехавшая сюда из далекого советского прошлого. Наверное, для ЮЮ. Но сосредоточенный Шевчук, даже не удостоив ее взглядом, не раздумывая, садится вместе со всеми в автобус.

— Ко всем просьба расслабиться, — говорит он.

Тронулись. Впереди «Чайка», следом за ней наш автобус.

21:05. Мы на Певческом поле. Площадку объезжаем слева. Здесь уже давно рубятся АВЕНЮ. Весь «пятак» перед сценой плотно забит народом. ЮЮ сразу же проходит за кулисы, чтобы посмотреть на нарвитян. Володя Чердаков, лидер и певец группы, в это время шаманит на авансцене, исполняя песню «Корова». После ее завершения ЮЮ показывает мне большой палец в знак восторга и кричит: «Чиф, это Моррисон!»

Толпа тем временем заволновалась и скандирует: «Дэ-Дэ-Тэ! Дэ-Дэ-Тэ!» Конечно же, все зрители уже в курсе, что на Певческое поле прибыл сам батька Шевчук. Чтобы разрядить обстановку Чердаков приглашает на сцену ЮЮ.

— Здравствуйте, дорогие! — говорит Шевчук в микрофон. — АВЕНЮ — прекрасная группа! — и по-братски обнимает Чердакова. После этого АВЕНЮ играют еще несколько песен.

21:25. Нарвитян на сцене сменяют быстро подключающиеся к аппарату «дэдэтэшники». А толпа без устали в это время скандирует то «Пи-тер!», то снова «Дэ-Дэ-Тэ!».

Борисыч в футболке с надписью STAFF орет музыкантам:

— Темп!.. Темп!.. — и потом вроде как зазевавшемуся Косте Шумайлову, расслабленно стоящему в сторонке, — Костя, уже на сцену пора!

Костя спокойно ему отвечает:

— У меня все работает…

Спрашиваю у Шумайлова:

— Вы в каких футболках обычно выступаете?

— Кто на какие заработал.

ЮЮ снимает куртку, наливает чай из термоса в пластиковый стаканчик, отхлебывает из него и, глядя в небо, которое никак не хочет темнеть, с сожалением говорит:

— Эх, светло еще… света не будет видно… Ну, с Богом! — И перекрестившись, выходит под море оваций на сцену как раз в тот момент, когда Леша Федичев со святым ликом Хендрикса на груди берет первый гитарный аккорд инструментального вступления к песне «Ангел».

В следующие полтора часа ЮЮ как заведенный без устали читает стихи, играет на акустической гитаре и малых барабанах, в паузе между песнями выбегает за кулисы, чтобы обтереть лицо полотенцем, глотнуть чаю и спросить у нас, стоящих за кулисами: «Ну как, ребята? Нормально?», танцует, жестикулирует, прыгает и носится по сцене как угорелый и поет, поет, поет… По словам самого Шевчука, он за концерт теряет до двух килограммов веса. Впрочем, и набирает потерянные килограммы также быстро.

23:10. DDT исполняют двенадцать песен и концертный марафон — его основная часть — завершается песней «Просвистела» (на запланированный после нее «Ленинград», похоже, просто не осталось здоровья). Музыканты покидают сцену, чтобы через пару минут выйти вновь. Зал в это время, как заведенный, скандирует: «Дэ-Дэ-Тэ!.. ДЭ-ДЭ-ТЭ

И группа дважды выходит на бис — сначала исполнив «Родину» в новой аранжировке, а затем уж, чтобы таллинцы смогли отпустить с миром музыкантов, другую всенародно любимую песню…

Шевчук, не называя ее, говорит в микрофон:

— Друзья, завершающая песня… Последняя — не говорю. Угораздило меня написать одну песню… Спою так, как я ее написал тогда в подъезде.

От первых аккордов «Осени» зал разлетается во все стороны на мелкие кусочки. В свете прожекторов видно, что от поющего ЮЮ идет пар, как от доброго скакуна на финишной прямой ипподрома. А я… я в это время танцую за кулисами, отчаянно виляя задом, ну прямо как в премьерные дни «Черного пса»… В середине песни, после соло на саксофоне, ЮЮ ведет диалог с таллинцами:

— Традиционный вопрос… Кто в этом зале сейчас самый умный?.. Кто знает, что с нами будет?.. Никто. Нужно самим думать!

Еще один куплет, припев и… завершающая кода! Это достойный финал. Тройной поклон артистов на авансцене и заключительная фраза ЮЮ, сказанная им в стонущий от восторга зал, перед тем как покинуть сцену:

— Слава богу, что война закончилась… Мы сейчас работаем над новой программой… Будем живы — не помрем!

23:40. Пресс-конференция в белой палатке. Журналистов около тридцати человек, в том числе и эстонские, работает пара видеокамер. Со стороны сиротеющей арены слышны истеричные крики фанатов: «Юра! Юра! Юра!»

Шевчук рассказывает о том, что сейчас пишет стихи про деревню как отдельно взятую страну, о том, как он маялся перед этим концертом, не зная, как его строить, но в конечном итоге они правильно сделали упор на патриотическую тему, но без плакатной «агитки»; подтверждает, что слова в его текстах — это мелодическая основа музыки DDT, и соглашается с мнением, что DDT, считаясь флагманом русского рока, при этом исполняет современную музыку европейского уровня.

Само собой, разговор заходит и о российско-грузинском военном конфликте. ЮЮ дает свою оценку событиям на Кавказе, сказав, что в этой войне виновны в разной степени все четыре стороны. И еще виновата пятая сторона — он сам. Он лично проиграл этот мир и потому чувствует себя очень паршиво.

Последний вопрос от русской девушки-журналистки, напоминающей ЮЮ, что сегодня, 15 августа — день памяти Цоя.

— Сегодня? — переспрашивает ЮЮ, непроизвольно встретившись со мной взглядом, и, ойкнув, крестится. — Я помню, как впервые появился в ленинградском рок-клубе. Меня туда мой друг Гена Зайцев, главный питерский хиппи, привел. Я был в очках кондовых со сломанной дужкой, залепленной скотчем, с волосами до самих яиц… И мимо нас, как сейчас принято у молодых говорить, продефилировали четверо красавцев из группы КИНО — все в черных плащах. Гена тогда по их поводу так сказал: «Отрабатывают походку».


Скрыть

Читать полностью



НАУЧНЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ В МОРГЕ

…Призраки озадаченно примолкли, когда ровно в полночь в морге объявился незнакомый доктор. Он был в белом халате (потому-то все и решили, что он доктор) и пришел в сопровождении двух ассистентов (тоже в белых халатах) и нескольких грузчиков, занимавшихся доставкой какой-то аппаратуры. Оборудование вытаскивали из картонных ящиков и тут же монтировали рядом с трупами, опутывая мертвецов, лежащих под простынями на каталках, километрами черных проводов.

На самом деле этот «доктор» оказался вовсе никаким не доктором. Он не был ни врачом-патологоанатомом, ни врачом-танатологом, для которых морг что дом родной; человек этот был просто старший научный сотрудник одного из петербургских вузов и занимался изучением вопросов жизни после смерти. От анализа теории в институтских стенах он перешел к практике замеров излучения у людей в постлетальном периоде, то есть, иначе говоря, у покойников, пребывающих пока что между небом и землей — таких, как я, к примеру. В нашей мертвецкой он оказался благодаря старому знакомству с завморга — когда-то познакомились на собрании жовто-блакитнего землячества.

Худой, со впалыми щеками и темными кругами под воспаленными красными глазами (я его окрестил «безумным профессором», хотя на самом деле он являлся доцентом кафедры), он был одержим идеей — нащупать порог между земным существованием человека и загробной жизнью души. Насколько односторонен переход через этот порог? И в какой момент еще возможно возвращение? Вот чем он занимался на практике, вот что его волновало больше всего в жизни.

Спецоборудование весом в полтонны и общей стоимостью в две с половиной тысячи, черт их дери, баксов (сам слышал от «профессора», сколько стоит его «железо», когда он собачился с работягами, небрежно кидавшими коробки с аппаратурой прямо на пол) он развернул с помощью своих ассистентов — студентов старших курсов из НОСа (Научного общества студентов).

Это были совсем молодые ребята, которым только стукнуло по двадцатнику, и по внешнему виду, и своим интересам настоящие антиподы, объединенные общими научными интересами.

Один из них, невысокий, почти коротышка, был с рыжими волосами, заплетенными в длинные косички, торчащие в разные стороны из-под яркой шапочки с вывязанным спереди листиком конопли, и в его наушниках, как я понимаю, могла звучать только одна музыка — солнечные позитивные вибрации регги.

Второй, высокий ладный парень, был лохмат, ну точь-в-точь как новоявленная голливудская звезда Роберт Паттинсон. Да и типаж был схожий, особенно в профиль — прямо вылитая копия знатного вампира-вегетарианца. Серьезно говорю! Я кино, в отличие от телика, смотрел регулярно и, пока не отбыл на другой свет, был в курсе всех киноновинок.

«Паттинсон» и «Марли» зря время не теряли: оттянулись в полный рост, воспользовавшись тем, что их руководитель в это время тестировал аппаратуру, развернутую в кабинете завморга, прямо под портретом Президента Российской Федерации. Хихикая, они фоткались по очереди на свои мобилы чуть ли не в обнимку с мертвецами — будет чем пощекотать нервы однокурсницам во время занятий!

Горе-экспериментаторы уже слегка «дунули» для храбрости — все-таки для них это был первый поход в морг, и предстояло всю ночь делать замеры на трупах.

Они заблаговременно натянули резиновые перчатки, чтобы не подцепить какой-нибудь заразы, и теперь расслабленно смолили в закутке подвала, передавая друг другу косяк, что было непросто — перчатки попались большого размера, — и куря, старались не касаться резиной губ.

Их руководитель, не зная о том, что его подопечные запаслись «травой», для релаксации разрешил им раскатать бутылку портвейна… И теперь они пьянели прямо на глазах у притихших призраков, не ведающих, что им делать со свалившейся на них бедой.

Общая опасность объединяет. Не только людей. И призраков тоже.

Наконец в подвале появился и сам «безумный профессор». Он достал из кармана халата диктофон, включил его на запись и начал наговаривать в микрофон: «Понедельник… восемнадцатое августа… половина второго ночи… я, старший научный сотрудник такого-то института, Савченко Юрий Сергеевич, провожу эксперимент в морге по поводу регистрации свечения… задействовано двенадцать объектов… объекты мужского и женского пола … возраст от восемнадцати до восьмидесяти двух лет… характер смерти у объектов разный».

Потом руководитель Савченко показал своим помощникам, как крепить к голове трупа специальное приспособление для замеров излучения — что-то на манер тех самых металлических распорок с линзами, зажимами и проводами, которыми врачи закрепляли веки у подопытного уличного головореза Алекса из «Заводного апельсина» (если вы читали книжку или смотрели фильм, вы, наверное, без труда поймете, о чем я здесь веду речь), а после этого — как обращаться с «железом» и делать замеры. Кстати, распорок с линзами хватило на все трупы и даже остались лишние на тот случай, если в морге объявятся свеженькие.

Наконец все было закончено. Трое в белых халатах собрались для короткого совещания как раз рядом с каталкой, на которой лежало мое тело.

— Характер ухода из жизни каждого исследуемого объекта в буквальном смысле слова будет высвечиваться на наших приборах, — начал инструктаж «безумный профессор». — Сама смерть — не обрыв, а процесс постепенный. Это переход, по времени для каждого разный. Первая задача нашего эксперимента — разбить все объекты на группы в зависимости от изменений во времени интересующих нас параметров…

Итак, нам известно, что наиболее характерными излучателями у человека являются глаза. Вы будете фотографировать свечение глазных впадин через каждый час у каждого объекта, двигаясь по кругу, согласно моему списку. Обращаю внимание, что очередность в списке может не совпадать с реальным номером объекта, имеющемся на бирке, — Савченко махнул рукой и все дружно глянули на мой персональный номер «шесть». — Чтобы не было путаницы, вот каждому по экземпляру списка.

Я выглянул из-за дредов «Боба Марли» и обнаружил, что мой персональный номер «шесть» непонятно по какой причине значится в хвосте списка. Впрочем, это ровным счетом ничего не меняло — в конце или в начале я стоял, мое тело все равно выступало в роли подопытного кролика. Не скажу, что такая перспектива была встречена мной с восторгом, что уж тут говорить про других призраков, смотрящих на «белые халаты» с лютой ненавистью.

— Чем это пахнет? — вдруг спросил, принюхиваясь, Савченко, наконец-то почуявший сладковатый запах «травы».

— Ничем — это просто трупный запах, Юрсеич, — попытался отшутиться хозяин «травы», тряхнув в подтверждении сказанного дредами. И, хотя язык у «Марли» заплетался, «безумный профессор» с ним согласился, продолжая вещать своим хихикающим в рукав вагантам.

Подойдя к телу юноши, он сказал:

— Смотрите, при самоубийстве тонкое тело беснуется, кричит, протестует… Оно не подготовлено к уходу. Вот и бродит неприкаянно рядом со своим телом… Чувствуете? — спросил он, и в этот самый момент от сквозняка громко хлопнула дверь. Обкуренные студенты вздрогнули. А «профессор» с упоением продолжал: — Свечение у такого объекта никак не успокаивается и примерно с полуночи до трех часов ночи наблюдаются всплески его интенсивности. Вот это мы и должны зафиксировать нашими приборами… Что ж, коллеги, пожалуй, начнем наш эксперимент с объекта, покончившего с собой.

Савченко уставился с пустым выражением лица как раз в ту сторону, где в это самое время дрожал от душащего его страха, точно одинокий лист на ветру, призрак самоубийцы. Но на самом деле «безумный профессор» не видел тонкого тела юноши и глядел в черную пустоту подвального окошка. Потом набожно перекрестившись, он распорядился:

— Делайте по пять-семь снимков и переходите к следующему объекту. За работу!

Два «Боба» разошлись по своим местам. «Марли» взялся за громоздкую приставку для фотографирования, а «Паттинсон» обустроился рядом с газоразрядным аппаратом — черным тяжелым ящиком, панель управления которого была усеяна многочисленными переключателями, датчиками и шкалами. Его запуск осуществлялся с помощью выносной педали, весьма смахивающей на гитарный «фузз».

Работа у них спорилась неважно, поскольку оба были пьяны, координация нарушена; им раз двадцать пришлось начинать сызнова, но синхронизации в действиях «тезки» так и не достигли. Впрочем, все-таки сообразили, что в подобном состоянии проще жать на кнопку фотоаппарата и педаль агрегата одновременно одному из них и по очереди. Бросили на «морского», и тогда работа пошла…

Мертвецкая озарялась короткими яркими вспышками света, от которого на мгновение в подвале становилось светлее, а из мрака выхватывались очертания тонких тел притихших призраков. Но экспериментаторы их все равно не замечали — вспышки слепили глаза. Сфотографировав глазные впадины юноши, ассистенты начали подключать провода к февральской бабке.

— Все, старая ведьма, кранты тебе! — злорадно захихикал мой сосед справа, забулдон без носа, когда «Марли» начал перекидывать провода с трупа юнца на мертвое тело старухи. Она была вторая в списке. — На тот свет отправишься без головы, сварят тебе мозги вкрутую!

То ли «безносый» накаркал, то ли дунувшие студенты совсем окосели от выкуренной «травы», но пока Савченко, сидя в кабинете завморга, в научном экстазе пожирал глазами выведенные через принтер первые результаты замеров, его опьяневшие студенты перепутали электрические концы, присоединяя их к голове старухи. В довершение всего они включили аппаратуру, нарушив масштаб, и дали слишком большой разряд тока, да такой, что мертвое тело старухи подбросило на добрых двадцать сантиметров. Седые редкие волосы задымились, встав дыбом, — совсем как в древнем голливудском «ужастике» «Блуждающий мертвец», виденном мной в отрочестве, где «белые халаты» с помощью трансформатора Теслы пытались оживить труп, помещенный в железную клетку.

Одновременно с электровспышкой короткого замыкания призрак старухи издал душераздирающий вопль, и она наконец-то вышла из бредового ступора. Впрочем, не вопль возвестил об остановке эксперимента его руководителю, потому что этот выворачивающий наизнанку душу крик слышали, само собой, одни только жмурики. Дело в том, что по всему моргу моментально (здесь вентиляция удружила) разнесся тошнотворный запах горелой кожи и волос, отчего «Паттинсона» тут же вывернуло на покойника, и пожар был, к счастью, потушен.

Немедленно прибежал запыхавшийся, с отхлынувшей от лица кровью «безумный профессор».

— Ганджа! Шмаль! — заорал он. — Что вы тут творите, недоумки?!

— Ошибчка вшла… Юрсеич… прстите… щас… усе… справим! — залопотал «дредовый» Ганджа (вы будете смеяться, но Ганджа была его настоящая фамилия, равно как и Шмаль — подлинная фамилия его напарника), аккуратно стряхивая с головы старухи рвотные массы.

А «вампирный» Шмаль в это время, совершенно ошалев от происшедшего, решил скрыться от новых рвотных позывов, кинувшись к лестнице и зажимая ладонью рот, но, к своему несчастью, поскользнулся на кафеле, упал, и его тут же вывернуло под каталку с безносым трупом…

Савченко едва не рыдал! Надо же, из-за каких-то засранцев весь эксперимент катился под откос!

И речи не могло быть, чтобы в таком непотребном состоянии студенты продолжали замеры, — «дреды» и «легкий беспорядок на голове» с позором были отстранены от эксперимента и оправлены «отдыхать» на кушетку в канцелярию морга до первого трамвая.

Скоро дело дошло и до меня, вернее сказать, до моего тела. К этому времени все замеры делал сам руководитель — сосредоточенный и, разумеется, трезвый как стеклышко. Ведь это была его диссертация, не дядина.

Он спускался в мертвецкую каждый час на двадцать-тридцать минут, делал замеры, часто озираясь по сторонам. Чуял, чуял он, что здесь что-то неладно… В его бегающих глазах читался животный страх. Еще бы! Все призраки морга сверлили его ненавидящим взглядом, объявив ему тотальную войну. И, клянусь вам, он чувствовал это!

А сами призраки стали терпеливо ожидать прихода часа расплаты, беззвучно сговорившись между собой жестоко отомстить «безумному профессору». И пока что потихоньку высасывали его энергию. Вот тоже мне — ирония судьбы! Я ведь раньше смеялся над всей этой чертовщиной, а теперь сам стал… ну, если не участником бесовского заговора, то свидетелем дьявольской расправы — это точно.

Около шести утра, когда «безумный профессор» уже валился от усталости с ног, в морг привезли очередное тело…

— Пол мужской… возраст тридцать семь… полных лет… причина смерти… многочисленные открытые и закрытые переломы костей… полученные в дэ-тэ-пэ… — читал вслух с регистрационного листа Савченко и, довольный, констатировал: — Так, значит, из новой группы… Дождался… То, что мне надо!

Сделав замеры на новом объекте, Савченко дрожащей от бессонной ночи рукой вновь схватился за диктофон:

— …семь часов утра… все этапы исследований квазинезависимы… аппаратура стабилизирована… метрологически проверена… начинаю обрабатывать результаты замеров объекта номер тринадцать бэ… характеристика объекта…

Старшой наговаривал в диктофон, не замечая, как из-под резиновой перчатки капает на пол кровь. Прямо под его ногами на кафеле расползалась багровая лужа… Это была месть призраков!!!

Высосав из него энергию, они притупили бдительность «безумного профессора». Он перестал осторожничать и проколол перчатку оголенной костью объекта «тринадцать бэ», расцарапав до крови руку, что заметил не сразу, а погодя, когда кисть у него стала влажной… Сняв перчатку и замотав руку бинтом, он сразу же забыл о случившемся и с одержимостью обреченного на близкий конец продолжил эксперимент.


Скрыть

Читать полностью


ПРОЩАНИЕ С ЧИФОМ В КРЕМАТОРИИ

…Мгновенно телепортировавшись к входным дверям крематория, я увидел, что в сторонке, у стены, где висела реклама похоронного агентства «Мементо мори» с длинным перечнем ритуальных услуг (от вызова похоронного агента до отправки праха на Луну), кучковалась, переминаясь с ноги на ногу, рок-н-ролльная троица в составе ЮЮ, Андрея Тропилло и Саши Долгова, моего бессменного главреда.

Шевчук заявился в крематорий в том же, в чем выступал на таллинской сцене. По случаю траура он надел черные круглые очки «а-ля Джон Леннон» в отливающей золотом оправе. Да, прошли те времена, когда в таких случаях люди облачались в черное… И слава богу!

Долгов, одетый с иголочки, как и ЮЮ, не обремененный условностями траура, как всегда подтянутый, аккуратный и чисто выбритый, приятно благоухал дорогим парфюмом. Впрочем, в последней детали его портрета я не совсем уверен. Как вы помните, я лишился чувства обоняния, а сам Долгов по своей рассеянности не всегда прибегал к услугам приторно-сладкого «Фаренгейта».

Тропилло, единственный из всей тройки пришедший в костюме, но, правда, мятом, с «пузырями» на коленях, выглядел, мягко говоря, неряшливо. Обычно перед «мероприятием», к которым смело можно отнести и похороны, он просто покупал себе новый костюм… Но, похоже, моя кремация застала его врасплох.

В руках Долгова я приметил цветастый экспонат № 3 с лондонскими видами. Вот это да! Автор уж третий день как отбросил копыта, а его произведение продолжает здравствовать. Это ли не свидетельство бессмертия?!

Долгов с рассеянным видом перелистывал мой блокнот, когда к крематорию с включенной сиреной подъехала карета «скорой помощи» и припарковалась недалеко от троицы. Из машины вышла женщина-врач с чемоданчиком в руке, одетая в синие брюки и синюю куртку с нашитыми на рукавах и штанинах светоотражательными полосками. «Сюда, сюда, доктор!» — подхватил ее под руки кто-то из персонала крематория, увлекая внутрь здания. Долгов проводил врача тревожным взглядом, продолжая машинально листать мой дневник.

Вот уж воистину — «рукописи не горят»!

Словно телепатически поддержав ход моей мысли, только что рожденной моим призрачным сознанием, Андрей Тропилло посмотрел на своих собеседников со скорбным сочувствием и очень к месту процитировал русского классика:

— Да, человек смертен, но, к сожалению, он внезапно смертен!

Не удивляйтесь: просто я знал, что «Мастер и Маргарита» — один из его любимых романов.

Признаться, я был несколько разочарован невольно подслушанным разговором. Нет чтобы вспомнить обо мне что-то хорошее, а еще лучше — веселое или смешное…

— Подумать только, — вторил ему ЮЮ, — всего несколько дней назад мы вместе съездили в Таллин, и тут вдруг такое… Вот уж судьба-злодейка!

— Да-а, у каждого свой срок, — философски произнес Долгов.

— А какие фестивали мы с ним делали, — продолжил ЮЮ, — в прошлом веке… Да, теперь все в прошлом.

Помолчали.

И тут Тропилло с сожалением заметил, что в свое время не добился от меня официально оформленного согласия на криогенную заморозку тела. Кто ж знал, что я так рано сыграю в ящик?

— Смерть — ошибка, особенно такая, как у Чифа, — заявил своим собеседникам Андрей Владимирович, — а ошибки надо исправлять. Я был готов это сделать… хотя бы его мозг сохранить… Но с юридической точки зрения не имел право это сделать.

Тропилло «сел» на своего старого и любимого конька — вечную заморозку.

Шевчук с Долговым только переглянулись в недоумении.

— Ты что, мог бы Чифу отпилить башку? — ужаснулся ЮЮ.

— Вне всяких сомнений! Если бы было завещание, — ответил Тропилло и ехидненьким голосом, как это умел делать только он, спросил: — А что, есть сомнения?!

Никто ему не ответил.

— Уже сейчас ясно, — начал свою просветительскую лекцию Андрей Владимирович, — что крионика — дело перспективное и прибыльное. Все спецобуродование для заморозки у меня, кстати говоря, есть. А азота в России хватит на всех и даже еще останется. Сам Чиф, между прочим, был горячим поборником крионики!

Вот так сюрприз! Ну, ты даешь, Андрей Владимирович!

Представляете, мы с ним всего лишь раз обсуждали эту тему, и я, помнится, обмолвился о том, что «это любопытно», — и все! А он уже меня успел записать в адепты поголовного замораживания особей человеческого рода.

— Я б его заморозил, — продолжал Тропилло, — но обстоятельства помешали. К сожалению, был в Хельсинки, когда Чифа не стало. Вчера вернулся. А замораживать надо сразу же после смерти. Через день делать это уже бессмысленно — необратимые процессы с клетками начинаются… Так что крути не крути — все равно бы опоздал. Все мы под Богом ходим, поэтому советую о заморозке подумать при жизни, чтобы потом поздно не было.

— Ну, а сам-то что? — поинтересовался ЮЮ.

— Что?

— Дал согласие на свою заморозку?

— Все мы потенциальные криопациенты, — начал издалека Тропило. — Замораживание в Штатах стоит дорого, а я хочу организовать собственное криохранилище здесь, в Петербурге, чтобы у меня все было под рукой — от криостатов до электронного банка данных с подробной историей жизни пациента, идентифицирующей его личность. Дело это серьезное, требующее больших денег. Сегодня их нет, но завтра — будут! Так что спешите на заключение контрактов.

А по поводу моей заморозки… мне некогда об этом думать, я инвесторов для строительства криоцентра ищу и потому на тот свет не собираюсь. Я не хочу доверять собственное тело чужим людям, а в свой криодепозитарий, когда его открою, сам первым подпишу контракт на заморозку.

Дальше разговор пошел привычный, с обсуждением последних новостей… ЮЮ, переключившись на собственное творчество, рассказал о том, что готовит концерты мира «Не стреляй!» в Москве и Петербурге с участием грузинских, осетинских и российских артистов.

Вот это новость! Воображаю, как возрадуется водила «мерса», когда увидит в городской расклейке афиши с рваным логотипом любимой рок-группы!

— Вы не представляете себе, каких трудов мне стоило убедить грузин принять участие в концерте! Я всю ночь говорил с барабанщиком Нино Катамадзе… У него от военных действий пострадала семья. Мы с ним долго философствовали, и все-таки мне удалось уговорить их поучаствовать.

— А он, этот барабанщик, что, за главного у них? — поинтересовался Тропилло.

— Вроде того, — пробурчал ЮЮ. — Крови мне этот разговор стоил большой.

И тут ЮЮ снова сменил тему, вспомнив обо мне.

— Слушай, Шура, — сказал он, обращаясь к Долгову, — надо фото Чифа на обложку FUZZ поставить!

Долгов молчал, переваривая услышанное.

— Неужто Чиф не достоин этого?

— Достоин, конечно, — отозвался Долгов, — только издатели этого не позволят сделать.

За свою бытность главреда Саша Долгов уже дважды отказывал ЮЮ в просьбе сделать героем номера умершего человека. В первый раз это было восемь лет назад и тоже в августе — ну прямо роковой месяц какой-то! — когда скончался скрипач Никита Зайцев, и вот теперь во второй раз…

Долгову стало совестно. Словно оправдываясь, он сказал:

— Юра, я даже не припомню, чтобы на обложку музыкального издания когда-либо попадала физиономия журналиста… Не было такого! Да и Чиф этот пафос не любил. Ты же сам это знаешь! Чифу на это уже наплевать — на обложке он или нет, — добавил Долгов и, помолчав немного, вдруг предложил, озадачив тем самым уже Шевчука: — Юра, лучше напиши о нем для некролога… коротко, там много не надо, всего пару абзацев… Ты можешь, по глазам твоим вижу…

— Уж напишу, — мрачно сказал ЮЮ, выдыхая сигаретный дым под щелчок фотоаппарата.

— Вот это правильно, — заметил до этого молчавший Тропилло, застегивая на пуговицы пиджак. — Однако, господа, похоже, нам пора принять более серьезный вид…

Фотоаппарат щелкнул еще два раза подряд, и ЮЮ с раздражением заметил:

— Андрей, завязывай! Неужели ты не понимаешь, что здесь не место для фотосессий?!

Андрей Федечко без слов убрал фотоаппарат в кофр, но в глазах его читалась обида.

ЮЮ по-дружески потрепал его по плечу, и сказал уже другим тоном, примирительным:

— Э-э-х, старик, какого парня мы все потеряли!

Верилось, что для ЮЮ эта фраза не была дежурной.

Появился Мишель и сдержанно пригласил всех пройти в траурный зал № 4. Все заторопились, как вдруг в дверях крематория материализовались здоровенные санитары с носилками, на которых под одеялом лежало безжизненное тело. Лицо не было закрыто, и я признал своего старого знакомого — «безумного профессора»! Похоже, что призраки с ним разделались.

«Сепсис…« — донеслась до меня реплика врача, сказанная водителю, и тотчас кладбищенскую тишину крематория разорвала сирена спешно отъезжающей «скорой помощи».

«Как странно все это, — подумалось мне, — везут куда-то, чтобы вернуть обратно через несколько часов, но уже вперед ногами. Грустно и смешно!»

В зале прощания было никак не меньше сотни человек. Откуда столько народу набралось? Некоторых я даже не признал. Много кто здесь был. Даже прилетел из Будапешта мой одноклассник по «Дзержинке» Серега Полетаев; объявился и другой мой одноклассник — Шурка Переслегин, с которым я не виделся, по-моему, лет сто, не меньше, чуть ли не с самого выпуска…

Много, много было знакомых лиц. Мои воспитанники, сослуживцы, коллеги, друзья, одноклассники, приятели, знакомые, родственные души, читатели и почитатели обсуждали между собой мой нелепый уход из жизни, и как мне не повезло, и все такое в этом же духе… К сожалению, в этом зале не было двух дорогих для меня людей — я не увидел там жены и сына.

Я не удержался и взглянул на свое тело в гробу. Какой кошмар! Я был причесан на прямой пробор, словно какой-нибудь приказчик или половой из трактира. Сроду не носил такой прически! Да, ничего не скажешь — постарался на славу душка-гример. Хиппи проклятый!

Я сам себе казался чужим. Возможно, еще потому, что был облачен в парадную военно-морскую форму, которую не носил шестнадцать лет, — с золотыми погонами еще тех, советских времен, несколько отличавшуюся от современной. Одно хорошо — на тужурке отсутствовали ненавистные мне «песочные» побрякушки. Что ни говори, вовремя я их слил!

С правой стороны на груди, там, где и положено, были прикручены два выпускных значка — бело-золотой «поплавок», свидетельствовавший об окончании «Дзержинки», и нахимовский экспонат № 2 в оригинале. Вот тут я порадовался, очередной раз подивившись расторопности Мишеля.

И как он только все успевает?! Просто диву даешься — отец трех малолетних детишек, и днем и ночью работает в конторе, которая занимается утилизацией радиоактивных отходов, в том числе и тех самых — с атомных советских подлодок.

И снова — ирония судьбы! Я, помнится, четверть века тому назад эти самые отходы активно производил, сидя на двух реакторах в подлодке, а теперь Мишель в довершение ко всему занялся еще и моей собственной утилизацией. До сих пор не перестаю удивляться странному стечению обстоятельств, которое со мной по жизни всегда почему-то дружно шагало в ногу.

Ритуал прощания был короток — толкнули небольшую, но проникновенную речь, душевно высказались в непродолжительных прениях, а потом, гуськом пройдя по кругу вокруг гроба, каждый коснулся рукой моего плеча с золотым погоном капитана третьего ранга.

Все. Пора. Труба зовет!

Откуда-то из-под потолка зазвучала траурная органная мелодия, от которой у доброй половины присутствующих перехватило дыхание. Дрогнув, гроб вместе с платформой, на которой стоял, стал опускаться вниз — туда, где в геенне крематория стояли в очередь на сжигание другие гробы: с февральской бабкой, безносым алкашом, юношей-самоубийцей

Но тут нежданно-негаданно подкачали цифровые технологии звукотрансляционной сети, чего никак не ожидал от них человек, работавший в местной радиорубке… На тридцать первой секунде — впервые за всю историю крематория! позор! позор! — запись траурной мелодии застучала, как это бывает, когда попадается компакт-диск с браком. Стук длился не более пяти-шести секунд, а затем звук и вовсе оборвался — радист опомнился и обрубил сигнал.

Повисла гнетущая тишина, нарушаемая разве что скрипом проваливающейся вниз платформы, — гроб с телом уже пропал из поля зрения, выдавливая из преисподней крематория зазевавшуюся пустоту. Он шел все дальше и дальше, опускался все ниже и ниже, неотвратимо приближаясь к конечной остановке своего недолгого путешествия под названием «самое пекло крематория» или «огненная геенна» (выберите сами наиболее предпочтительный для вас вариант).

Да. Цифровой сбой — это вам не зажеванная пленка в магнитофоне или «запиленная» виниловая пластинка. Что это такое, цифровой сбой, — даже не понятно, поскольку на диске не видно никаких следов механического повреждения.

Радист продолжал борьбу за звук, но тщетно. Музыка все не звучала.

Вдалеке раздался гудок тепловоза. Мимо меня, назойливо жужжа, пролетела жирная муха. Кто-то нервно прокашлялся. Шурша резиной по гравию, к крематорию подъехал автобус с задумавшимися о скоротечности жизни людьми.

В соседнем зале их давно дожидался очередной покойник.

Конвейер смерти.

Пауза, однако, явно затянулась. Все чувствовали себя неловко. Радист уже был готов провалиться в тартарары или просто повеситься в рубке…


Скрыть

Читать полностью



ЧИЖ: коллекционер концертных залов

Да, век не забыть мне этого весеннего номера газеты Rock Fuzz. Как сейчас вижу перед глазами его эпатажную обложку, выполненную дизайнером на основе студийной черно-белой фотки новоявленного героя: заметно возмужавший Чиж стоит в полный рост в джинсовом комбинезоне, опираясь на новёхонькую электрогитару, а рядом с ним, робко держась за деку эффектного «фендера» — маленькая голенькая девочка в сандаликах на босу ногу — да, в общем-то, скажем так, не стандартное такое художественное воплощение обобщенного образа «Вечной Молодости» получилось у известного рок-фотографа Валеры Потапова. Сообщу дополнительную полезную информацию: в качестве модели спонтанно, но успешно выступила двухлетняя дочурка музыканта Даша, пришедшая вместе с папой на фотосессию в Мраморный дворец, где располагалась студия Потапова.

К тому времени, когда Чиж впервые в истории отечественной рок-журналистики попал на обложку уважаемого им издания, в его жизни произошло много позитивных изменений, да и в моей, кстати, тоже.

Серега уже почти год как проживал в Петербурге вместе с семьей, решившись в конце концов покинуть Харьков — там ему ловить уже действительно было нечего, как в творческом, так и в житейском плане. Чиграковы поселились в историческом центре города на Миллионной улице неподалеку от Эрмитажа и в двух шагах от алма-матер Чижа в трехкомнатной коммуналке, заняв там маленькую комнатушку, любезно предоставленную друзьями на неограниченный срок и на весьма выгодных — действительно дружеских условиях — за символическую оплату одних коммунальных услуг.

Я частенько после лекций на юрфаке универа наведывался к доброму приятелю, всякий раз принося с собой новинки звукозаписи, а вместе с новой интересной музыкой еще чего-нибудь поесть вкусненького — фирменный торт из кондитерской «Север» или аппетитно пахнущую сырокопченую колбаску — Чиграковы жили бедно, не хочу сказать, что они голодали, но питались очень скудно — не до разносолов им было, потому и приходил к ним не с пустыми руками. В тот период клубные выступления у Чижа были эпизодичными и случались по великим праздникам, оттого и денег в доме не водилось.

Зато ему везло в другом — он в рекордно короткие сроки сколотил отличную рок-банду из интересных молодых музыкантов, впоследствии оказавшихся для него настоящими единомышленниками, и подготовил превосходный материал к записи для нового альбома, который вскоре и был записан на «Мелодии». Кстати, исключительно быстро — за двадцать шесть часов, если мне не изменяет память.

Забегая вперед отмечу, что, на мой субъективный взгляд, альбом «Перекресток» во всех отношениях получился интересней предыдущего его сольного дебюта. Чижовский сольник — есть такое мнение — вообще был записан на «полную шару», надеюсь, понимаете, о чем я здесь говорю — да, там, конечно, собраны великолепные песни, и альбом, как известно, писался с дружеской помощью уважаемых и солидных людей — именитыми питерскими рок-музыкантами, которые, хоть и были для Чижа авторитетами, оказались явно случайными попутчиками. И это чувствуется, когда слушаешь эту пластинку. А вот «Перекресток» — действительно выдающийся альбом, живой, с искрометной энергией. На нем так же, как на сольнике собраны великолепные песни — одна томительно-распевная «Сенсимилья» чего стоит, не говоря уже про заглавный блюз, ставшим вскоре «визиткой» Чижа, главным козырем, которым он на радость публике стал вскоре завершать концерты. Впрочем, хотя новый альбом и был оперативно записан группой, но оборотистый Березовец не торопился его обнародовать, положив «Перекресток» на полку чуть ли не на целый год — он считал, что время его еще не пришло — предпочтя в рекламных целях первоначально выпустить концертный альбом группы и сингл для радиостанций, предваряющий выход «Перекрестка» с тремя песнями из номерного альбома, включая ключевой трек. Как показали дальнейшие события, расчет директора оказался верным.

Ситуация начала выправляться в лучшую сторону примерно через полгода после его переезда в Питер. Новый, девяносто пятый год, затеялся для группы ЧИЖ И Ко с успешного концерта в уютном театре Эстрады — маленький зальчик на четыреста мест не смог уместить всех желавших туда попасть — он трещал по швам в тот вечер, там вышибли двери, разбили стекла — администрация зала уже сама не рада была, что так опрометчиво пустила сюда, в вотчину миниатюр и разговорного жанра патлатого рокенролльщика…

Вкусив сладкие плоды первой концертной победы, группа внаглую ринулась на штурм «двухтысячников»: с промежутком в месяц-полтора между выступлениями музыканты триумфально отыграли в двух залах — сначала на площадке ДК Ленсовета, а потом в ДК Горького. Петербургские концертные залы сдавались один за другим. Я давненько уже ничего подобного не наблюдал в родном городе — было отчего порадоваться за Чижа. Он вплотную подобрался к чопорному холодному и одновременно престижному — и потому так необходимому для дальнейшего взлёта — четырехтысячному «Октябрьскому» залу, собравшему публику по осени, точно спелые яблоки; и сразу же за тем дал аншлаговый концерт в не менее, а может и более (с точки зрения рок-меломанов) престижной столичной «Горбушке». Впрочем, это еще произойдет в самом недалеком будущем, а пока что в мае одновременно с выходом альбома «Перекресток» группу на правах «молодых талантов» пригласили в Москву на первый «Максидром». Сыграв там всего две песни — уже раскрученные в радиоэфирах «Перекресток» и «Вечная молодость» -Чиж произвел настоящий фурор, во всяком случае, его принимали не хуже именитых звезд отечественного рока.

Не удивляйтесь, что я без особого труда достаю из своей памяти хронологические даты и подробности его концертных побед — в то время я и действительно пристально следил за его сценической карьерой, мне было интересно это делать, я просто гордился им.


Скрыть

Читать полностью



Венгерская рок-группа ILLES: альбом «Дай руку» и концерт на Зимнем стадионе в Ленинграде

Уже три часа как наступило двадцать третье октября, то есть день моего рождения, и Полетаев, по всей видимости, решил поздравить юбиляра, то бишь меня, заранее приготовленным подарком. Я уж не стал ему втолковывать о преждевременности его намерений, объяснять, что родился я в этот день не утром, а поздно вечером.

Серый, исподлобья глядел на меня, видимо, постоянно теряя фокус — я у него там, наверное, троился — ждал, когда я разверну его подарок.

Шелестя золотистой фольгой, я надорвал ее в двух местах и потом легко стащил ее с незнаемого предмета, точно тугой чулок с ноги.

Ага!

Пластинка!

Привет из Будапешта семидесятых!

Рок- группа ИЛЛЕШ!!!

Вот так встреча…

Да, знакомая, знакомая мне пластинка. Кстати, самая первая из моей довольно многочисленной венгерской рок-коллекции. К моему величайшему сожалению, вскоре после приобретения она была нелепо расколота курсантами-одноклассниками по пьяни во время одной веселой гулянки, о которой сейчас я вообще ничего не могу вспомнить, кроме как о печальном эпизоде, связанном с утратой любимой пластинки.

Я прекрасно помнил этот альбом. Смешная подробность — в припеве третьей песни на первой стороне пластинки (она называется «Учитель») среди непонятных венгерских слов отчетливо слышалась фраза по-русски «Ты не лезь в штаны!» Но это был, конечно же, типичный обман слуха, каких немало случается в нашей жизни, когда мы слушаем рок-музыку, не зная оригинального языка исполнения. Серый, кстати, по моей просьбе переводил для меня текст, никаких намеков на подростковое рукоблудие там отродясь не было.

Диск мой был необычный — венгерского производства, конечно, но со всеми надписями по-русски: изготовлен специально для экспорта в СССР — в счет газо-нефтяных советских поставок. И надо бы вам знать, что «гуляшный» рок в те годы — говорю это без всяких дураков — являлся важной составляющей экспорта Венгрии в Советский Союз наряду с «гармошечными» автобусами «Икарус» или знаменитым консервированным салатом «Венгерское лечо». Вот такой был тогда взаимовыгодный товарообмен между двумя братскими странами.

Саму пластинку я, помнится, купил с рук у «жучка» на галерее Гостиного двора, в просторечии называемой «галерой», отдав за пластинку кровных пять рублей. И считал, что мне крупно повезло. В официальной продаже, которой на самом деле никогда и не было, потому что все шло из-под полы, она стоила бы три рубля.

А у Серого, кстати говоря, этой пластинки и вовсе не было. Когда она вышла в свет, его отец уже уехал из Хунгарии. Помню, что он мне завидовал.

Больше тридцати лет назад все было, а кажется — как будто вчера!

Да, как и в отдаленном тремя десятилетиями «вчера» на меня смотрели пять пар молодых смешливых глаз: щелкнутая на фото для обложки «могучей кучкой», то есть крупным планом, волосатая пятерка ИЛЛЕШ позировала в домашнем интерьере (жаль, никогда уже не узнаю, чья это квартира!) на фоне вожделенной для советского обывателя тех лет меблированной стенки, полки которой были сплошь украшены пестрыми книжными переплетами и завалены всяким сувенирным хламом, вроде нелепой таблички с предостерегающей надписью NO SMOKING! (Откуда только они ее сперли?! Не поверю никогда, что там не курили!)

Один из пятерых на переднем плане — худощавый скуластый парень с озорными глазами в широченных клешах в яркую полоску (для справки — Янош Броди, вокалист, гитарист и текстовик группы) протягивал вперед правую руку и таким дружеским жестом он как бы визуалировал простенькое название альбома и одноименной заглавной песни — «Дай руку».

Мне, честно говоря, больше импонировала оборотная сторона альбома. Там имелась еще одна фотография группы, тоже во весь конверт, но, на мой взгляд, более изящная и интересная, что ли: музыканты стояли впятером в полный рост на сыром галечном берегу Дуная, величаво несущим куда-то свои вечные «голубые» воды.

Фотограф сознательно пошел на профессиональный подвиг, не побоявшись замочить свою одежду, снял подопечных снизу вверх, по всей видимости, лежа на мокрой гальке, а то и в воде, но снимок того стоил, он удался на славу: запечатленный вид у героев моей юности получился неподдельно героический и монументальный, как и должно быть для суперкрутой рок-группы.

И когда, вспомнив все это, я перевернул альбом, то от удивления вскрикнул, обнаружив там дарственную надпись на свое имя — она была написана по-английски тонким черным фломастером на фоне бездонно-голубого неба прямо над головами юношеских кумиров. Надпись гласила: «ЧИФУ ОТ ГРУППЫ ИЛ-ЛЕШ С ЛЮБОВЬЮ» и пониже четыре росчерка скорых автографов, оставленных прямо на фигурках музыкантов… Впрочем, позвольте, почему четыре? Должно быть пять… Почему-то отсутствовал автограф «пожарной каланчи с усами» Золтана Пастори, барабанщика группы. Умер, что ли?

Спросить было не у кого — Серый пребывал в полной отключке, заснув прямо в кресле и уронив бульдожий подбородок на могучую грудь.

Стоявшая под дарственной надписью дата говорила о том, что пластинка была подписана больше года назад, в начале августа… так постойте, постойте… что-то подсказывало мне, что венгры подмахнули мне пластинку на своем юбилейном концерте по поводу сорокалетия группы — ИЛЛЕШ вроде как открывала недельный фестиваль «Пепси-Сигет», на который, как я читал в сети, собрались невообразимые толпы венгров, едва ли не весь Будапешт пришел, причем, и стар, и млад. Оно и понятно — группа-то всенародно любимая, можно сказать прямо — национальная гордость.

Признаться, Серый своим неожиданным подарком меня огорошил. Я был тронут до слез, особенно тем, что пластинка была подписана. Сам-то я сроду не брал никаких автографов, хотя и был со многими накоротке, может быть, из ложного страха, что великие люди откажут, а может, просто лень было, не знаю.

Я продолжал вертеть в руках старый, но прекрасно сохранившийся глянцевый конверт, почти музейный экспонат, зачем-то вытащил за ребра виниловый «блин» из конверта, сдул с него пылинки, посмотрел на оранжевое «яблоко», там стоял номер, которого, естественно, я не помнил, но вспомнить хотелось. Я прочитал его — PEPITA SLPX 17 437. Как это и бывает в подобных случаях, на меня нахлынули сентиментально-романтические воспоминания моей юности…

Мне особо не надо было напрягаться, чтобы представить себе, как я осторожно насаживаю смоляной «блин» на стальной штырь проигрывателя, нажимаю рычаг «вертушки», ставлю иголку звукоснимателя в начало первой «глухой» дорожки и тогда после двух секунд «песочной» тишины в моей голове заиграло хорошо знакомое суматошное гитарное вступление заглавной песни альбома, сдобренное выверенным битом ударных. Сколько ж я раз прослушивал эту пластинку?..

Невозможно точно сказать. Но я заслушал ее до того, что, помнится, она мне мешала сосредоточиться во время сдачи выпускных экзаменов в Питонии, бесконечно звуча в моих ушах, как будто там на веки вечные была нажата кнопка repeat. Тем не менее, я каким-то немыслимым образом умудрился сдать все восемь экзаменов на «четыре» и «пять», чем заслужил законное право выбора высшего военно-морского училища. Дзержинку я выбрал, если вы помните. О подробностях и причинах моего выбора потом расскажу.

Если быть точным, то о группе ИЛЛЕШ я узнал до знакомства с Серегой. Дело в том, что за два месяца до поступления в Нахимовское — дело было в конце мая — в советский кинопрокат вышел шпионский фильм-пародия «Лев готовится к прыжку», снятый венграми за три года до этого и имевший грандиозный успех не только у своей, венгерской молодежи, но также и советской. Сам я, помню, совершенно очумев от звучавшей там музыки, бегал смотреть фильм в кинотеатр каждый день.

Скажу по правде, было от чего сходить с ума. Ну, с поправкой на то время, конечно. Там в двух эпизодах появлялась некая рок-банда (по виду — натуральные хиппи), исполнявшая первоклассную рок-балладу, мелодия которой звучала рефреном на протяжении всего фильма. В титрах группа заявлена не была, но народная молва сказала, что это — ИЛЛЕШ, лучшая рок-банда Венгрии, а полюбившуюся песню в одночасье окрестили «Шарго Ружа» (по фразе из первой строчки песни, легко улавливаемой русским ухом). Самое смешное, что песня с таким названием в репертуаре ИЛЛЕШ была, но, как вы правильно понимаете, совсем другая.

Чуть позже Виктор Татарский, легендарный ведущий радио-программы «На всех широтах», своим неповторимым бархатным баритоном представил группу в эфире радио «Маяк», объяснив, что она наречена так в честь своего лидера — органиста и вокалиста Лайоша Иллеша, а песня, звучавшая в фильме, носит название «Как мы это допустили?».

Все вышесказанное вскоре подтвердил Полетаев, когда я с ним познакомился во время первого нахимовского лагерного сбора, компетентно сообщив, что ИЛЛЕШ у себя на родине именуют не иначе, как венгерскими «битлами», и что они — первые из мадьярских рок-групп, кто отыграл на гастролях в Англии. Для нас это был бесспорный показатель крутости (или крутизны? Впрочем, неважно, этих слов в нашем лексиконе все равно тогда не было). Ну, как же — Англия! Как-никак родина «битлов»! Это впечатляло!

И вообще его завораживающие, почти научно-фантастические рассказы о посещении будапештского городского парка, (где летом чуть ли не каждую неделю рубились молодежные рок-банды — всякие там ХУНГАРИ, МЕТРО, ОМЕГА, ну, разумеется, ИЛЛЕШ и главная сенсация того года — первая и последняя в истории венгерского рока супер-группа под необычным названием ЛОКОМОТИВ ГТ), — мы слушали после отбоя, лежа в койках, с разинутыми ртами. Как нам тогда разъяснил Серый — супер-группа это группа, составленная из известных музыкантов разных именитых бэндов, попросту говоря — группа рок-сливок, коих в истории мирового рока случилось немало. К чести участников группы ИЛЛЕШ, они оказались вне этого национального «сливочного» рок-проекта, продемонстрировав своим поклонникам подлинные качества истинных патриотов собственной рок-группы.

Забегая вперед скажу, что повторные гастроли в Туманном Альбионе для группы ИЛЛЕШ закончились катастрофой: бесшабашные участники группы, опрометчиво выступив в британской прессе с критикой венгерского коммунистического правительства, подписали себе смертный приговор. По возвращении на родину партфункционеры от культуры «дисквалифицировали» ИЛЛЕШ на год, запретив выступать с концертами. Странно, что вообще не разогнали. Но ведь, надо понимать, что это происходило в Венгрии, самой либеральной стране советского блока, а не у нас в Союзе. Тем не менее, не выдержав политического давления, классический состав группы вскоре после этого все же развалился: трое музыкантов из команды — братья Серени и Янош Броди ушли в только что образованный ФОНОГРАФ, барабанщик Золтан Пастори, порвав с рок-музыкой, эмигрировал в Западную Германию и там затерялся, а Лайош Иллеш, набрав новый состав из молодых музыкантов, наконец-то впервые попал на гастроли в Советский Союз.

Помню, я только что закончил второй курс и собирался в отпуск, как всегда, в любимую Прибалтику. В тот раз — в Клайпеду на Куршскую косу. Стоял жаркий июль. Проезжая как-то в троллейбусе по Невскому увидел афишу, исполненную масляной краской на большом листе фанеры, с любимым названием. Афиша, как сейчас помню, висела на временном деревянном заборе, который огораживал ремонтирующийся дом на углу Невского и Караванной.

Не попасть на этот концерт я, конечно, не мог — надо было отдать дань юношеским увлечениям, раз уж группа заявилась в Ленинград. Но у меня, по правде говоря, не было особых иллюзий по поводу каких-то там музыкальных откровений от венгров — я к тому времени вовсю слушал англо-американский рок и прекрасно разбирался в том, почем фунт лиха в рокенролле. Мне просто было любопытно посмотреть вживую на былых кумиров (о кардинальной смене состава мне ничего не было известно).

Да, собираясь в тот жаркий вечер на концерт в насквозь прокаленный июльским солнцем, душный Зимний стадион я совсем не предполагал, что меня от увиденного так обломает.

Народу собралось видимо-невидимо, что было вполне предсказуемо — ИЛЛЕШ, благодаря известному фильму, у нас полюбили давно.

Хочу заметить, что в то время я еще не знал, что «разогрев» на рок-концертах — это в общем-то общемировая практика: как известно, без молодо-зеленой поддержки не обходится ни один маломальский рок-концерт. Ну, у нас это обставлялось по-свойски и абсолютно наплевательски по отношению к публике, но зато с заботой о других людях: первое отделение отдавалось на откуп обычно незаявляемым в афишу слабеньким артистам, которые сидели на ставке в какой-нибудь концертной конторе, ежемесячно получали там зарплату и выходили на сцену «разбавлять» зарубежных звезд.

Для зрителей, пришедших на совсем другое шоу, это было неприятной новостью. Вот и в тот раз все было, как всегда, и в знак протеста разгневанные молодые люди освистали и прогнали со сцены артистов Ленконцерта. Это был настоящий бунт. Разрулила нестандартную ситуацию находчивая девушка-конферансье, одетая, по случаю, в эффектное концертное платье «макси» с блестками. После объявления «сюрпризного» первого отделения она с большим достоинством вновь вышла на авансцену и, не моргнув глазом, нагло заявила в микрофон, что, мол, зря стараетесь, парни, нервы свои тратите, все равно венгры выйдут на сцену только во втором отделении — даже они с этим уже смирились!.. Ну, публика от души рассмеялась и сразу успокоилась.

Когда после томительно затянувшегося антракта на сцену, наконец, выскочили венгры, точно черти из преисподней, в зале раздался душераздирающий вопль какого-то экзальтированного фана: «Я люблю-ю-ю тебя, ИЛЛЕШ!!!» На что Лайош Иллеш на чистом русском ответил: «Спокойно, ребята!» Он сел за клавиши, почему-то поставленные в глубине сцены, взял первую ноту и… вот тут действительно началось общее помешательство.


Скрыть

Читать полностью

Лайош Иллеш: встреча в купальне «Рудаш»

Знаете, чем хороши турецкие бани? Тем, что в них предусмотрено место для оздоровительного отдыха — такая особая комната с подогреваемым полом и подогреваемыми каменными лежаками. Не путайте ее с парной, где тоже лежаки каменные стоят с подогревом. Только, правда, там температура воздуха в два раза выше и пар клубится такой, что соседа рядом не увидишь. А здесь нет — в меру тепло, уютно, хорошо. Можно хоть часами релаксировать, лежа на теплой каменной кровати и при этом, не истекая потом.

Вволю напарившись и накупавшись, я отправился отдыхать в местный «чилл-аут» — довольно большую комнату, в которой двумя рядами стояли красивые мраморные лежаки. Комната для отдыха была пуста, если не считать всего одного занятого лежака — ближе к правому выходу, на котором, завернувшись в простыню, полулежал-полусидел пожилой господин с седым ежиком волос на голове и такого же окраса щеточкой усов.

Желтый болезненный цвет лица (и это после банных процедур!) без слов говорил о том, что старик был нездоров. Может быть, даже серьезно болен.

Поздоровавшись по-английски, я спросил его, усаживаясь на лежак, который был через один от него:

— Вы позволите?

Он так же ответил по-английски:

— Пожалуйста, располагайтесь… По-моему, здесь хватит места для половины Будапешта.

Несмотря на свой чахлый вид, глаза у старика были живые, с веселым огоньком. Увидев у меня фонарь, сиявший под подбитым глазом, и такую же свежую синюшную отметину на боку, седоусый господин с некоторой иронией в голосе посочувствовал.

— Как я вижу, молодой человек, вам крепко досталось на вчерашнем «празднике жизни»?

В ответ я невнятно что-то промычал, целиком поглощенный одной лишь проблемой — как бы мне улечься поудобнее, чтобы ребро не ломило.

Когда мне, наконец, удалось сделать это, я мысленно вознес хвалу банной терапии мудрых турок и вскинул глаза на старика, с плеч которого сползла простыня, обнажив на плечах и дряблой морщинистой шее обильные кровоподтеки — душили его, что ли?

Перехватив мой взгляд, старик молвил.

— Похоже, мы с вами друзья по несчастью… Случайно в гуще событий оказались?

Я утвердительно закивал головой, криво усмехаясь себе под нос и решив почему-то не вдаваться в подробности своих опасных приключений.

Меня, конечно, очень быстро разморило от тепла и покоя, да и бессонная пьяная ночь тоже сказывалась. Я лежал, пялясь на белый кафель, которым были выложены стены, время от времени хлопая ресницами — боролся со сном, но глаза сами собой закрывались, вернее сказать глаз, потому что подбитый-то и так был у меня закрыт.

Да, спать мне хотелось неимоверно.

Вновь взглянув на лицо старика, я неожиданно для себя осознал, что эти жгуче-карие мадьярские глаза, не потускневшие со временем и не растерявшие на старости лет озорной огонек в зрачках, мне знакомы.

Где же я мог видеть этого старика раньше?! Где?..

Но вспомнить не мог…

— Мужчин, в отличие от женщин, боевые раны украшают, — с ироничным пафосом продолжил он, глядя на мой фингал, — так что мы с вами находимся в привилегированном положении.

Я с ним не мог не согласиться и снова кивнул.

Помолчали.

Со стороны открытой двери доносилось неразборчивое бормотание то ли включенного радио, то ли работавшего телевизора: наверное, очередная болтологическая программа — подводили итоги прошедшего юбилея. А я ловил свой кайф, распялившись на подогретом лежаке, и ровным счетом ни о чем не думал.

Впрочем, нет. Думал. О своем соседе через лежак. Интересный все же старикан попался. Говорливый такой. И с юмором.

Кто он? И как умудрился в таком почтенном возрасте получить по шее?

Но спросить было лень. Я оставался нем, как безголосая рыба.

По-моему, я уже говорил, что «синдром случайного попутчика» — это рассказ не про меня. Я никогда не спешил открыться в разговоре с незнакомцем: всякий раз у меня своевременно срабатывал внутренний тормоз, даже если бывал пьян. Хотя, как некоторые утверждают, порой это бывает очень даже полезно — сполна выговориться или даже поплакаться в жилетку случайному человеку — помогает лучше понять самого себя, да и истерзанную душу можно успокоить, что немаловажно.

— Откуда вы? — спросил меня сосед после продолжительной паузы; старичок, видно, никак не мог расстаться с мыслью разговорить меня.

Я сказал, откуда.

— О-о-о, я знаю! — воскликнул он, — да, да, я знаю. Петербург — это бывший Ленинград! Красивый город. Я был там… а еще в Москве… Киеве… Риге… Я много, где побывал у вас, когда еще был Советский Союз, а сам я был молодым…Теперь-то мне больше по нраву сидеть дома в деревне: вот выполз из «берлоги» и получил неприятности на свою седую голову, — посетовал мой сосед и тут же беззаботно добавил, — Что ж, у меня есть прекрасная возможность поупражняться в отгадывании знакомого мне языкового «сканворда», вы не против? — последнюю фразу он произнес уже по-русски, не очень быстро, но практически без акцента.

— Какой хороший у вас русский, — поразился я.

— В этом нет ничего удивительного. В мои юные годы этот великий и могучий язык был обязательным к изучению во всех школах Венгрии. Без его знания не давали аттестата. Тогда от русского было… — он задумался, подыскивая нужное слово.

— Не отвертеться? — пришел на помощь я.

— Вот именно — не отвертеться.

Так мы с ним и разговорились.

Старик с горечью вспомнил события прошедшего дня.

— …Слава Богу, что стреляли только из травматического оружия, а не из танков, как это было пятьдесят лет назад. Помню, что тогда утром, двадцать четвертого октября, на улицах уже валялись горы трупов… А вот вчера, судя по утренним сообщениям будапештского радио, — он неопределенно махнул рукой в сторону приоткрытой двери, — по счастью, обошлось без покойников. Правда, раненых много — более сотни человек, и на улицах творилось черт знает что… Вот даже музейный танк угнали, и только по счастливой случайности он никого не задавил: сам сейчас слышал, как передавали интервью с директором музея военной истории …забыл, как его там, впрочем, неважно…так вот он утверждал, что «Т-34» неоднократно выставлялся под открытым небом с соблюдением строжайших мер безопасности, и на этот раз танк передали организаторам торжеств без аккумулятора и без горючего. И что с того, что не было горючего? — все равно завели, и танк поехал!

Я только хмыкнул в ответ, решив, в свойственной мне манере, не вдаваться в подробности — скучно было снова пережевывать уже раз пережитое. А вот старику — напротив. Да и по-русски, видно, очень поговорить хотелось.

Надо вам сказать, что мой новый знакомый оказался откровенным собеседником. Он много рассказал о себе. Много, но, конечно, не все. В общем, получился типичный такой клинический случай вышеназванного «синдрома», только с точностью до наоборот: я сам стал для него тем самым идеальным слушателем, с которым — старик знал это наверняка — он вряд ли когда-нибудь встретится, так что можно было говорить, не задумываясь о последствиях. Кивая между делом головой, точно китайский болванчик, я слушал, слушал и слушал…

С изумлением узнал, что мой собеседник служит кантором реформаторской церкви, где одновременно пастором — любопытный факт! — была его жена.

Если не знаете, кантором у протестантов называют не просто запевалу церковной общины. В его обязанности еще входит учить пению прихожан, дирижировать церковным хором, играть на концертном органе, а также сочинять духовную музыку.

Вот и мой знакомый писал протестантские хоралы для церкви, а еще, как выяснилось, в свободное от церковных служб время — кто бы мог подумать? — сугубо светские мюзиклы и музыку для кино. Последнее обстоятельство, кстати говоря, как раз и стало определяющим в том, почему он в день Республики, постоянно живя за городом, вновь оказался в Будапеште. Впрочем, не буду забегать вперед.

Стоит заметить, что суетное и шумное житье в венгерской столице он вполне осознанно променял на тихую простую жизнь в маленьком венгерском селе, где он проживал вместе с женой уже очень давно — больше десяти лет, И был счастлив там, как в раю.

Островной поселок Кишороси, расположенный в тридцати километрах на север от Будапешта в излучине Дуная, и впрямь можно назвать райским местом. Я хоть и не был там, но видел картинки в интернете и скажу вам без тени сомнения, что это сказочно дивный край с широкими зелеными долинами и невысокими, но красивыми зелеными холмами, возвышающимися по обе стороны «голубой» реки. Деревушка эта, кстати, весьма популярна среди западных туристов тем, что там имеется отличная площадка для игры в гольф, в который мой старичок сам не играл, предпочитая гигантский духовой инструмент клюшкам, лункам и шарам.

В родном Будапеште он объявился в День республики не по своей инициативе — пригласили, как знатного деятеля кино на премьеру художественного фильма. Надо же! — венгерский кинематограф к юбилею восстания «разродился» масштабным историческим кинополотном (жив, жив еще курилка!) — сняли самое дорогостоящее венгерское кино, ну, по своим меркам, конечно: родное правительство не поскупилось на щедрое финансирование, так сказать, памятная дата обязывала.

Как оказалось, в роли режиссера выступила сорокалетняя женщина, своя, венгерка, а вот в качестве продюсера фильма, чтобы проект не загнулся на полдороге и благополучно завершился, был рекрутирован именитый продюсер из Голливуда, этнический венгр, в послужном списке которого самоличное продюсирование доброго десятка боевиков и, в том числе, работа над третьими частями знаменитых блокбастеров про Рэмбо и Терминатора. (Замечу в скобках, оба — отнюдь не шедевры). К сожалению, что-то запамятовал заковыристую мадьярскую фамилию этого продюсера, так что не обессудьте, а вот название фильма прекрасно помню — «Свобода и любовь» он называется. И кстати, он доступен в интернете с приличным русским закадровым переводом, можете посмотреть в режиме онлайн или скачать, если интересно.

Фильм назван по строчке из поэтического наследия великого венгерского поэта-бунтаря Шандора Петефи (старик меня по этой части просветил, прочитав мне по-русски и сам стих — он короткий, всего в несколько строчек).

Правда, первые два слова в подлинном названии киношниками местами поменяны, чтобы, так сказать, правильно расставить жизненные приоритеты применительно к героям фильма, сражающихся с оружием в руках за эту самую свободу. Оригинальная строчка у Петефи так звучит: «Любовь и свобода — вот все, что мне надо!..« — вроде как верно процитировал…

Ну, так вот, старик мой долго сомневался: ехать или не ехать ему в Будапешт, а потом решил — ладно, поеду, не каждый же день приглашают пройтись по красной ковровой дорожке, расстеленной перед кинотеатром «Корвин» (да, да, тем самым).

— И как фильм вам — понравился? — спросил я.

— А я его не посмотрел.

— !?

— Премьера сорвалась из-за начавшихся беспорядков у «Корвина», — пояснил старик и, подумав, добавил, — может, оно и к лучшему… не люблю ворошить прошлое, мучаюсь потом бессонницей из-за этого… Я и без кино помню, как все было.

Тот факт, что старичок пятьдесят лет тому назад оказался среди малолетних инсургентов — защитников кинотеатра «Корвин» — именно это его воспоминание о будапештском восстании, помнится, тогда произвело на меня неизгладимое впечатление. (Ему тогда было всего четырнадцать, и он со своими родителями жил в восьмом районе Пешта неподалеку от кинотеатра, в котором уже на второй день восстания публичный показ фильмов был прекращен, а само трехэтажное полукруглое здание кино превращено в неприступную крепость, к началу ноября кишмя кишевшую вооруженными до зубов повстанцами: их количество в это время перевалило за тысячу человек). Правда, многое узнать не получилось — рассказ его был коротким: несмотря на мой неподдельный интерес к этой теме (сами, понимаете, дата моего рождения к этому обязывала!) я, к сожалению, все равно продолжал клевать носом и, в конце концов, старик, решив, что пора и честь знать, поднявшись с лежака, сказал мне.

— По-моему, я вас порядком утомил своим монологом. Пойду лучше попарю старые косточки.

И мы попрощались.

Самое удивительное, что после его ухода, сон у меня как рукой сняло.

Я еще повалялся немного, а потом вернулся в купальню, но там моего нового знакомого больше не встретил. Зато, когда спустя какое-то время я снова оказался в фойе, то увидел, как старик, уже одетый в короткое кожаное пальто и клетчатую кепку, направился через зал от стойки бара к турникету. Увидев меня, он кивнул еще раз на прощание, а я снова подумал о том, где я его видел: и в мозгу тотчас же всплыла его давешняя фраза «…Я много где побывал у вас, когда еще был Советский Союз, а сам я был молодым…« — как раз именно в это время я выгребал из сейфовой ячейки свои ценные вещи — мобильник, документы, часы, деньги…Потом, когда он прошел через электронный турникет (помню еще, что у меня в голове промелькнула одна смешная мысль — как то странно у венгров жизнь устроена: в метро турникетов нет, одни колышки от них остались, а вот в бане, пожалуйста, — стоят!), краем уха услышал, как один из служащих бани с почтением попрощался со стариком, как с человеком давно и хорошо ему знакомым, громко отчеканив:

— ВИСОНТЛАТАШРАЛАЙОШБАЧИ!

Концовка этой прощальной тарабарщины меня отчего-то зацепила: «Хм, ЛАЙОШбачи? Что бы это означало?» — подумалось мне, и почти в тот же самый момент перед глазами встала цветная картинка памятного альбома, подаренного мне ночью на фазенде Полетаева; как и в отдаленном тремя десятилетиями «вчера» с глянцевого конверта на меня многозначительно смотрела волосатая пятерка ИЛЛЕШ, как бы говоря мне: «Ну, чувак, и остолоп же ты!»

На мгновение я опешил: НЕ МОЖЕТ ЭТОГО БЫТЬ! — и чтобы удостовериться наверняка (а мою душу уже не терзали сомнения), я решил спросить у служащего, молодого розовощекого мадьяра, кто тот пожилой седой господин в кепке, с которым он только что вежливо распрощался.

— Как кто? Лайош Иллеш — легенда венгерского рока, — ответил он по-английски.


Скрыть

Читать полностью




Иллюстрации Алексея Вайнера